— Мои глубочайшие извинения, Натэниел, что я не сталпросить твоего позволения, когда сюда вошёл. Жан-Клод — наш мастер и её мастер,но не твой.

Он посмотрел на Натэниела прямым взглядом синих глаз.

— Анита не нуждается в моем разрешении на что бы то нибыло, — ответил Натэниел, но голос его заставил эти слова звучать не доконца правдиво.

Я вздохнула — вряд ли я могла обвинять его. Он чёртову уймувремени наблюдал, как все, кроме него, получают куда больше, чем право спатьрядом. Но на глазах у этих вампиров я не могла извиниться — слишком многоепришлось бы объяснять. Я и не стала пытаться.

— Ты же спишь с ней каждую ночь, друг, не пожалей намкрошек со своего стола.

Он набрал воздуху, собираясь ответить, но я его остановила,положив ладонь ему на губы.

— Это была метафизическая необходимость. Натэниел хочетна какое-то время от неё избавиться.

Он посмотрел на меня, и я ладонью ощутила его улыбку. Улыбкутолько для меня, потому что никто больше её не видел. Он поцеловал мне пальцы иотодвинул их от своих губ, но выражение его глаз стало несколько менеенесчастным. Тогда улыбнулась я.

— Давай перевяжем руку.

Я посмотрела на эту самую руку. Марля прилипла к ране, ирана начинала закрываться. Байрон как следует её прижал.

— И найди мои трусы, — сказала я.

Байрон извлёк из-под стола то, что осталось от моих трусов.

— Боюсь, они кончились, ласточка.

Я вздохнула. Прав был Берт: слишком короткая юбка, и ужточно слишком короткая, чтобы носить её без белья.

— Я найду что-нибудь тебе по размеру, — предложилБайрон.

— Что? — спросила я.

— Стринги. Хотя бы спереди будет прикрыто.

И он улыбнулся.

Я покачала головой, но приняла его предложение. Лоскутоквместо трусов лучше, чем вообще ничего.

Тёмный зал освещал только узкий прожектор посреди сцены, и вэтом белом приглушённом свете стоял Жан-Клод. Луч озарял только его лицо иплечи, а остальное терялось во мраке. Создавалась иллюзия, будто его телосоткано из самого мрака, чтобы поднять на себе сияющую бледность лица,мерцающую белизну галстука, цветную искру сапфира, игравшую лишь при движении.Волосы — будто темнота вытянулась в тёмную нить и завилась локонами.Единственный цвет — это была бездонная синева его глаз и алый мазок помады поперёклица. Это была не моя помада, по крайней мере, почти вся не моя.

Голос Жан-Клода взлетал над тёмным залом:

— Кто вкусит мой поцелуй?

«Вкусит» оставило сладость на моем языке, как будто ялизнула леденец. «Поцелуй» — призрачное касание губ на моей щеке.

— Кто обнимет меня?

«Обнимет» подарило мне ощущение тепла, как будто менядействительно крепко обнял кто-то мне не безразличный.

Голосом Жан-Клод владел всегда, но никогда так хорошо.Учитывая мой частичный иммунитет, мне вряд ли доставалось полной мерой; асколько доставалось публике, мне и угадать трудно. Усилием воли я отвернуласьот него, сияющего в круге света, и заставила себя посмотреть на публику. Глазане сразу привыкли к темноте, но когда вернулось зрение, я увидела, что все лицаобращены к нему. Люди глазели на него, будто на поднимающееся из темнотысолнце, будто никогда не видели такого света. И только несколько женщин качалиголовами с недоуменным видом. Небольшой парапсихический талант — или хорошаятренировка. Марианна мне доказала, что не обязательно быть некромантом, чтобыиметь некоторый иммунитет от вампирских манипуляций с сознанием.

Один из немногих присутствующих мужчин стоял, а его спутницатянула его за руку, пытаясь усадить. Он тряс головой. Нет, он не будет сидеть втемноте и терпеть этот окутывающий голос. Он не понял, что здесь дело не всексуальной ориентации. Дело в том, что это был Жан-Клод. Его сила — соблазн,никак не связанный с сексом — и полностью связанный с ним.

Двое официантов вели какую-то женщину к сцене. Женщина была высокойи почти болезненно худой. Очевидно, она размахивала пачкой денег потолще, чем удругих, потому что Жан-Клод предпочитал женщин с более круглыми формами. Как онкогда-то мне заметил, придворные французские красавицы его времени посегодняшним стандартам имели бы двадцатый размер. Старые вампиры в основномпредпочитают женщин низеньких и с формами. Мы просто живём не в том столетии.

Лампы вокруг сцены разгорались так медленно, что если всевремя смотреть на сцену, можно было бы и не заметить. Света как раз хватало,чтобы публике были видны тела. От пояса вверх видны были бледные руки,скользившие по телу женщины. Ничего такого, чтобы не комильфо, но Жан-Клодбольше получал, касаясь спины, плеч или талии женщины, чем большинство мужчинот прикосновения к груди и паху. Иногда важно не что трогать, а как трогать.

Он прижал её к себе, не оставив просвета, и её тонкий силуэтпочти слился с ним. Жан-Клод поднял к себе её лицо, бледной рукой охватил его,чтобы управлять поцелуем. Рука его охватила её за талию и напрягласьдостаточно, чтобы женщина откинула голову назад и удивлённо округлила рот.Однажды одна женщина начала лапать Жан-Клода, и он сейчас постарался, чтобымежду телами не осталось просвета, куда могла бы пролезть слишком нескромнаярука. Женщины эти воспринимали близкий фронтальный контакт как знак внимания, яже знала, что это не так. Это был признак полного контроля, и ещё… и ещё — чтоэто ощущение ему удовольствия не доставляет.

Но когда он склонился к ней и сомкнул свои губы с её,неприятных ощущений не было. Он целовал её так, будто хотел вдохнуть всю. Онпитался от её губ, как мог бы из шеи. И в некотором роде он действительно пилеё.

Он пил её рот так, как подсказывала мне Дракон, когда была уменя в голове. Только та знала, как выпить суть мёртвого и сделать нежитьмёртвой окончательно, насовсем. Здесь было не то, но до жути похоже. Он питалardeur поцелуем.

— Николаос никогда бы не разрешила ему так пить, —произнёс за мной тихий голос.

Я обернулась и увидела Базза. Я не услышала и не ощутила егоприближения, а это значит, что зрелище захватило меня больше, чем я думала.

— В смысле? — спросила я.

— Николаос знала, что он умеет питаться от публики дажебез прикосновения, и потому запретила ему прикасаться к посетителям. —Базз посмотрел мимо меня на сцену. — Я думаю, она догадывалась, каким онможет стать, и делала все, чтобы он не набрал такой силы.

— Она мертва уже почти три года. А ты говоришь так,будто сегодня впервые видишь такое представление.

Он посмотрел на меня:

— Так оно и есть.

Я вытаращила глаза: