– Чем?.. – похохатывая, чтобы слышал Фёдор, говорил ополченец с надвинутым на правое ухо чёрным чубом. – Окружили в перелеске, те сами выбрали место, разоружили, отняли лошадок и пеших отправили по домам… Да, видно, шибко драться парни не хотели…

– И всем другим-то, слышно, много их стало, помириться бы, пока далеко не зашло, – отозвалась, радая, что не смолчала, Варвара. – И што делят мужики? Землю? Так много ли её человеку надо? Жён-баб? Так на них Господь Бог велел токо любоваться.

Арсентий Иваныч весело посмотрел на Варвару и, колыша козлиной бородкой, сказал:

– Разумно, хозяйка!.. Спасибо за хлеб-соль. Берегите себя и постояльца. Нам пора в путь-дорогу. До свидания.

Варвара проводила гостей до калитки и задвинула её на запор – отворить может сама только в случае крайней необходимости и то знакомому человеку.

Полторы недели Варвара, не подавая вида, жила в тревоге и за себя, и за Фёдора. Сердце ловило каждый доносившийся с улицы близкий и дальний звук, будь то скрип саней или топот лошадиных копыт. Несколько раз, бросая на окна пытливый взгляд и придерживая коней, проезжали вооружённые конники. Да, слава Богу, всё мимо.

Разговорами, стесняясь потревожить, Варвара Фёдора не донимала, хотя нет-нет да и приходила мысль спросить, как жил этот манящий к себе, будто собравшийся завянуть, ещё недавно дививший летней красою, цветок. Светлая мысль набегает и, находя потаённое место, скрывается. Не может задержать её Варвара надолго. И надо ли? Зачем? Три встречи – они могли быть и не быть. И один-единственный попутно мимолётный поцелуй…

И первые несколько дней в присутствии Фёдора Варвара говорила сама с собою. И что за причуда?! – стоит лишь потревожить память, тут же появляется Тарас, садится рядом весёлый и говорит: «Вот, Варюша, и я… Ты уж не ждала, а я возвратился…» Оглядывается вокруг Варвара – никакого Тараса нету, а в глазах мерещится, что поблизости. Может, и в самом деле придёт. Фёдор, слышала, тоже терялся, а нашёлся же – так, дай господь, может, найдётся и Тарасушка. Не встречал ли Фёдор его на войне?..

Рассмеялась Варвара и удивилась самой себе, когда вдруг вспыхнуло, как пламя, озарившее душу чувство. И словно далёкое эхо, услышала она тихий голос – ласковый шёпот любви. Но не новой была эта её любовь – к ней протянулась не истлевшая нить старой. Чему удивляться? Варвара, какой была, такой и осталась – с сердцем, близким к святому чувству. И осторожно посмотрела на Фёдора – это он занял рядом опустевшее, но не забытое место Тараса.

Однажды Варвара присела на край лежанки у ног Фёдора и окинула его любопытным пронзительным взглядом. Лежит мужик, по-богатырски раскинувшись, словно Илья Муромец! Муромец когда-то сражался со своими недругами, оберегая русскую землю-матушку. Воевал с врагами и Фёдор. И опять воюет. С кем? На чьей стороне? Спросила, больше не для того, чтобы разобраться (пусть разбираются начальники!) – вызвать Фёдора на разговор. Всё-таки просто интересно, чем может быть занят мужик-крестьянин, если он не на своём подворье.

Фёдор долго, хмурясь, молчал. Рассказывать, пусть и припавшей к сердцу бабе, что и как началось, не хотелось. Незачем знать ей чисто мужицкое дело, но вспомнил, что на германской войне видел немало женщин рядом с солдатами и на передовой и в обозе – отозвался. Краткий ответ, чтобы не замутить бабе и без того туманную голову, свёл к тому, что назвал себя предводителем крестьянской группы под названием «За честь и вольность». За честь потому, что собрались те, кого местная власть лишила нажитого за многие годы добра. За вольность потому, что та же власть, забыв о жизни сибирского крестьянства по своим нравственным законам, силком обязала его следовать правилам в угоду сиюминутным интересам новоявленных чиновников…

Варвара поводила полуоткрытыми плечами и, украдчиво рассмеявшись, сказала:

– Думаешь, начальники, раз власть тепери в их руках, попустятся.

– Конечно, не скажут: возьмите! Но, Варюша, безропотно терпеть произвол и самоуправство нельзя… Все, кто пришёл в отряд, настроены решительно вернуть людям ограбленное.

– Не зряшная ли это затея? От награбленного поди уж ничё не осталось – съели да износили.

– Тогда пусть возместят убытки!

– Ох-ха! Тяжела работа-забота! Тяжельче крестьянской… – и Варвара вспомнила тот жаркий летний день, когда увидела Фёдора на залежной поляне за двухлемешным плугом с парой припотевших лошадок. Какая сила-буря снесла тебя, пахарь, с одного насиженного места и унесла, не спрашивая, надо ли, на другое чужеродное? Услышит ли она на немой свой вопрос скорый ответ?

…Лежит богатырь Илья Муромец и тяжёлые думы, словно вековые камни-валуны, ворочаются в его ошалелой голове. Перекрестив и бессчётный раз прошептав молитву о спасении, Варвара попросила Фёдора к столу поесть, как подобает настоящему мужику. Который день пьёт-ест полулёжа. Разве скоро поправится?

Не загадывали, а вышло так, как сидели напротив друг друга за самоваром в подкаменском постоялом доме. Тогда Фёдор, любуясь и радуясь, завороженно глядел на Варвару и не обронил ни слова. Не надо! Не мальчишка соваться, не спросясь, с первой встречи в чужую душу! Но те же не высказанные когда-то слова (они потаённо сопровождали Фёдора) вымолвил он сегодня.

– Ты, Варя, красива!.. Приглянулась с первого взгляда… Она тихо рассмеялась.

– Ты мне тоже.

– Правда?

– Ага… – задумчиво склонила голову. – Только зачем это всё? Счастья у нас всё равно не будет.

– Почему?

– Я знаю: у тебя есть жена и сын…

– Они помехой не будут… В моём теперешнем положении, хошь не хошь, чтобы остаться в живых, им надо быть от меня отторгнутыми…

– Это же страшно?!

– Страшно, Варвара Петровна. Но роковая грань переступлена. К прошлому, как сказал Есенин, возврата больше нет…

– Кто такой Есенин? А, вспомнила… Разгульный поэт!

– Наш, крестьянский…

– Мало ли што он сказал. У тебя своя голова. Опомниться ещё не поздно. Хошь, я помогу тебе.

– Чем?

– Буду молиться за твоё спасение и дома, и в церкви. А сам перейди к нашим, в партизаны. Будешь храбро, как с германцем, драться с врагами советской власти, простят старые грехи.

Фёдор, сдвинув, нахмурил чёрные брови – вороновы крылья. В груди зажглось чувство обиды. Заговорил огрубевшим голосом:

– Предателем-перебежчиком, сёдни белый, завтра красный, Варя, я быть не смогу. Это самое подлое дело… Умирать, так уж с тем, чем жила душа, – остановился, подумал и, глубоко вздохнув, поглядел на Варвару. – Ты думаешь, я, как ребёнок, затеял детскую игру. Нет, милая! Меня обязали люди, земляки, пахари, крестьяне… Попросили защитить их от произвола местных, обезумевших от революционных проповедей чиновников…

Варвара отрешённо махнула рукой. Фёдор умолк, ладонями обхватив голову, глядит на не допитый