югу. Вдоль берега грудами, словно множество исполинских бирюлек, громоздились треснувшие брусья, стропила и вывернутые с корнем деревья, выброшенные волнами на сушу. Порой среди них попадался то половик, то дверца разбитого шкафа, а иногда под ноги подворачивалась сломленная ветка, столь свежая, что листья на ней даже не начали вянуть, будто ни сном ни духом не ведая о кончине целого мира.

«Горны Урд, вы небесам поете,

О зеленых, милых сердцу рощах.

Отчего ж к лесам не унесете,

Что милей мне, что остались в прошлом?»

Эту песню пела мне Доркас, когда мы остановились на ночлег у речного брода, а после написала те же слова на посеребренном стекле зеркала в нашей спальне на верхнем этаже бартизана Винкулы, тюрьмы города Тракса. Да, Доркас, как всегда, оказалась куда мудрей, дальновиднее, чем мы с нею думали…

Спустя какое-то время берег изогнулся вбок, образуя огромную бухту, столь обширную, что самый укромный ее уголок терялся из виду вдали. От противоположного берега меня отделяло около лиги искрившихся на солнце волн. Переплыть ее для меня не составило бы труда, но очень уж не хотелось снова нырять в воду.

Новое Солнце почти скрылось за поднимавшимся кверху плечом мира, и, как ни приятно мне спалось накануне, убаюкиваемому волнами, желанием повторять вчерашнее я отнюдь не горел, а уж спать мокрым на берегу – тем более. В конце концов, я решил устроиться на ночлег там, где остановился, развести, если сумею, костер и поесть, если удастся найти хоть что-то съестное, так как впервые за день почувствовал, что после тех скудных крох, которыми поделился с нами Эата, даже не пробовал никакой пищи.

Дров вокруг хватило бы для целой армии, однако я, как ни перебирал их в поисках ящиков и бочонков, на которые надеялся наткнуться Эата, ничего подобного не нашел. Две стражи спустя единственной находкой, которой я мог бы похвастать, оказалась закупоренная пробкой бутылка, до половины наполненная скверным красным вином – возможно, все, что осталось от какой-нибудь захудалой таверны вроде той, где встретил смерть дядюшка Макселенды. Стуча камнем о камень и выбрасывая те, что казались совсем никуда не годящимися, я в итоге сумел высечь пару крохотных искорок, однако воспламенить изрядно отсыревшей (другой поблизости не нашлось) растопки, собранной мною, с их помощью так и не смог. Когда Новое Солнце окончательно скрылось из виду и мои тщетные потуги подняли на смех безмолвные огоньки звезд, я сдался и, отчасти согретый вином, улегся спать.

Еще когда-либо свидеться с Афетой я даже не помышлял, однако ошибся, ибо увидел ее той самой ночью, взиравшую на меня с небосвода точно так же, как некогда провожала взглядом нас с Бургундофарой, покидавших Йесод. Моргнув, я в изумлении уставился на нее, но разглядел в небе лишь изумрудный диск Луны.

Как я заснул, не припомню, но вдруг рядом присела Валерия, плачущая по затонувшей Урд, и ее теплые слезы нежно забарабанили по щеке. Проснувшись, я обнаружил, что раскраснелся от жара, а Луну заволокло сочащимися мелким дождиком тучами. По счастью, неподалеку, у кромки воды, отыскалось укрытие – стена с дверным проемом без двери под обломком какой-никакой, а кровли. Перебравшись под крышу, я уткнулся носом в сгиб локтя и снова заснул, желая лишь одного – никогда больше не просыпаться.

Но вот берег вновь озарился зеленым светом. Одно из крылатых чудищ, унесших меня с прежним Автархом от разбившегося флайера, трепеща крыльями, точно бабочка, заслонило от моих глаз Луну, начало увеличиваться в размерах, и я только сейчас понял, что его крылья – пара нотул. Еще немного, и жуткая тварь неуклюже приземлилась на растрескавшийся ил среди белых волков.

Сам не поняв, не запомнив, как оказался на ее спине, я соскользнул вниз. Залитые лунным сиянием, волны сомкнулись над моей головой, и на дне, подо мной показалась затонувшая Цитадель. Меж ее башен (напрасно я думал, будто они рухнули: все до единой стояли такие же, как в прежние времена, если не считать воды вокруг и гирлянд водорослей) плавали рыбины, громадные, словно океанские корабли. Представив, как напорюсь на один из острых башенных шпилей, я невольно затрепетал, но тут пушка, выстрелившая по мне, когда меня привели к префекту Приске, грохнула вновь, и ее луч, окутавшись клубами ревущего пара, рассек Океан пополам.

Луч угодил в цель – в меня, однако гибель принес вовсе не мне: затонувшая Цитадель рассеялась, будто морок (каковым, собственно, и оказалась в действительности), а я обнаружил, что плыву сквозь брешь в межбашенной стене в настоящую Цитадель. Вершины ее башен возвышались над волнами, а среди них, по горло в воде, восседала, закусывая рыбиной, Ютурна.

– Так ты осталась жива? – крикнул я ей, но тут же почувствовал, что и это лишь сон.

– Да, – кивнула она. – А вот ты – нет.

От голода и страха я изрядно ослаб, однако спросил:

– Выходит, я мертв и приплыл в страну мертвых?

Ютурна отрицательно покачала головой.

– Ты жив.

– Я просто сплю.

– Нет. Ты…

Умолкнув, ундина принялась жевать. На громадном лице ее не отражалось никаких чувств.

Стоило ей вновь раскрыть рот, над водой у ее подбородка запрыгали, ловя ошметки мяса, сыплющиеся с губ, серебристые рыбки не больше окуня, ничуть не похожие на громадных рыбин из моего сна.

– Ты отрекся либо тщился отречься от собственной жизни. И в какой-то мере преуспел.

– Все это сон.

– Нет, ты больше не спишь, а стало быть, умер бы, если б мог.

– И все это мне за то, что я не смог спокойно смотреть на Теклу под пыткой? Поэтому я и должен был увидеть, как гибнет Урд… и сам стать ее погубителем?

– Кем был ты, стоя перед Троном Правосудия того иерограммата? – спросила вместо ответа Ютурна.

– Человеком, еще не погубившим всего, что когда-либо любил.

– Ты был самой Урд, и посему Урд продолжает жить.

– Это не Урд, это Ушас! – во весь голос выкрикнул я.

– Воля твоя, пусть так. Однако Урд продолжает жить и в Ушас, и в тебе самом.

– Мне нужно подумать, – сказал я. – Уйти прочь и подумать.

Молить о позволении я вовсе не намеревался, но даже сам услышал, узнал в собственном голосе нотки жалкой мольбы.

– Ну, так ступай же. Думай.

В безнадежном унынии я обвел взглядом полузатопленную Цитадель.

Тогда Ютурна, точно крестьянка, повстречавшая заплутавшего путника, тыча пальцем в стороны света, о существовании коих я до этого даже не подозревал, принялась объяснять:

– Вон там будущее. Вон