на пороге

Явился Лешка босоногий.

Свой стул поближе к свету взял,

Дочитывать «Айвенго» стал.

       «Айвенго»… Что ж, жалею я,

Что не было там с ним меня,

Что время рыцарства ушло

И все давным-давно прошло.

       Зачем? Куда? Кто это знает,

Тот, вероятно, не скучает.

       А я скучаю, ей-богу!

Ношу какую-то тревогу,

Покоя сердцу и уму

Найти не в силах. Почему?

       К чему все эти мне расстройства,

Тоска, волненья, беспокойства,

Зачем душе больной моей

Покоя нет уж столько дней?!

       Весенний вечер тих и ясен,

А мне все кажется: «Опасен!»

Прохладной струйкой ветер веет,

Сдается мне: «Он злое сеет!»

       Но ведь неправда ж это, нет!

По-прежнему прекрасен свет,

По-прежнему весна цветет,

В ветвях соловушка поет.

       По-прежнему заря восходит,

С собою новый день приводит.

Как прежде, вечером луна

Гуляет по небу одна.

      …Так отчего ж душа тоскует

И мысль мятежная кочует,

Как чахлый ручеек в лесах,

Как буйный ветер на горах?

      …И мнятся мне и лес, и дол,

Моих родных лугов простор,

И ряд тенистых тополей,

И небо Родины моей.

       Там солнце яркое сияет

И лаской землю заливает.

Та жизнь – далекий, чудный сон.

Куда ж, куда умчался он?

       Родная Русь! Люблю ли я

Кого-нибудь сильней тебя,

Твоих лесов, полей раздолье

И золотое слово «Воля»?

       Твои пушисты облака,

И рек тенистых берега,

И солнца красного восход,

И тьмы чарующий приход.

       Наш чудный летний небосвод,

И звезд лучистых хоровод,

И плеск волны, и тень садов,

И пьяный аромат цветов.

       А в полумраке ночей светлых

Святую радость встреч заветных,

Веселье дружеских утех

И чистый, звонкий, юный смех.

      …Но вот, все звуки прерывая,

Поет гармошка удалая,

Поет про милую Марфушу,

Про Сашу, Машу и Андрюшу.

       И так уютно все кругом:

Налево – Лесникова дом.

Направо – Рапкина живет,

А дальше – тропка в лес ведет.

       А над рекою вальс плывет,

И хор наш «Ночь светла» поет.

И улыбается луна,

И плещет синяя волна…

       Ох Боже мой! Зачем то было,

Зачем куда-то все уплыло?

Не лучше ль было б все забыть,

Иль жизнью прежнею не жить?

19 апреля

Понедельник

Ужасная погода сегодня. Днем поднялся такой ветрище, что буквально сбивал с ног. Временами чтобы устоять на ногах, приходилось держаться за сеялку. С полей, казалось, поднялся весь песок, и сквозь эту пыльную завесу даже не видно было шпиля деревенской кирхи. Глаза постоянно запорашивало грязью, на зубах беспрестанно хрустел песок.

Я, словно пес-бобик, опять гонялась за сеялкой и проклинала все на свете. Одно только немножко бодрило – не верилось, что при таком буране зерна ячменя ложатся по назначению, в землю. Казалось, что ветер тотчас срывает их с места, и они кружатся в воздухе вместе с пылью. Думалось: вот будет Шмидту горесть, а нам потеха, когда ближе к лету выяснится, что поле бесплодно. Вечером пришлось снова мыть голову, столько было в волосах песка и пыли.

Вчера же денек выдался на славу. Правда, с утра, как и подобает для светлого воскресенья, поморосил дождь, но уже часам к одиннадцати погода разгулялась, тучи разошлись, и по безбрежному голубому небесному лугу пошло золотым барашком гулять солнышко.

В субботу, пока пан уезжал с Василием в деревню на мельницу, Леонид и Миша тайком сгоняли в лес и принесли оттуда молодую, стройную березку. У нас заранее было намечено сходить в воскресенье на кладбище и оборудовать до конца могилу Аркадия. Дней десять назад Леонид с Мишей отнесли туда после работы сделанную Василием надпись и укрепили ее на могильном холмике между двумя гранитными валунами.

На кладбище нас ожидал сюрприз, удививший и поразивший всех. Мы попросту не узнали могилу. На том месте, где по уверению Мишки и Леонида были положены камни, стоял небольшой, окрашенный серебряной краской фанерный обелиск, точь-в-точь такой, какие мелькали среди гранитных плит за кладбищенской оградой. Нам даже подумалось, что мы перепутали место, но на обелиске четко красовалась знакомая нам надпись:

Здесь лежит русский летчик, москвич

Аркадий Российский…

Мы растерялись – все тут выглядело иным – заботливо и тщательно ухоженным. Края крутого холмика были аккуратно застланы свежими зелеными хвойными лапками. Вокруг могилы протянулось низенькое ограждение из красного кирпича. А пространство внутри густо покрывал слой чистого желтого песка. На самой могиле и по краям площадки нежно кустились хрупкие зеленые побеги каких-то цветов.

Что за наваждение? Мы просто не знали, что и подумать, чем объяснить происшедшую загадочную метаморфозу. Занятые своими мыслями, не заметили, как сзади, из-за кладбищенской ограды подошел старик. Из шокового состояния вывел незнакомый голос: «Мои юные соотечественники, видимо, немало удивлены…»

Мы разом обернулись. На нас смотрели с лукавым прищуром блекло-голубые печальные глаза в густой сетке морщин. Старик изящным жестом приподнял старомодную, похожую на котелок шляпу:

– Мои юные соотечественники, видимо, немало удивлены… Я местный смотритель кладбища. Счел своим долгом воздать должное усопшему русскому человеку.

Ах вот в чем дело! Вот чем объясняется его едва заметный, твердый, «онемеченный» акцент. Еще одна встреча с эмигрантом, с человеком без Родины.

Я украдкой внимательно присмотрелась к старику. Этого человека я уже несколько раз видела в лавке Клееманна, когда заходила туда вместе с Симой и с Василием. Обычно он сидел за угловым столиком перед кружкой пива в тени развесистой пальмы. Меня всегда как-то настораживал его слишком пристальный взгляд, был даже неприятен. Казалось, странный посетитель стремится разглядеть в нас, людях со знаком «ОСТ», что-то особенное, может быть, то, что мы не знаем и сами. Но он никогда не разговаривал с нами, не искал общения. Просто смотрел и молчал. А теперь