встречался с ним непосредственно. Так, Якуб Берман, отвечавший в Польше за идеологическую работу — в местной иерархии это был второй человек после Берута, многие годы жил под подозрением только из-за того, что его секретарша однажды мимолетно виделась с Филдом.

Арест Филда в Будапеште повлек за собой целую вереницу событий. Почти сразу чекисты задержали Тибора Шони, венгерского антифашиста, который в годы войны жил в Швейцарии, где познакомился с Филдом и Райком. Венгерские следователи были довольны: в поле их интересов наряду с десятками других людей теперь попал и Ласло Райк. Одиннадцать граждан Восточной Германии, уличенных в связях с таинственным американцем, в 1950 году были арестованы в Берлине; среди них оказался и Меркер. Через два года, когда Сланский и тринадцать его сподвижников признались в титоизме, сионизме, измене и заговоре, обвинение также заявляло о том, что их преступную группу создал «известный агент» Ноэль Филд.

Будучи главным персонажем всей этой истории, сам Филд тем не менее так и не предстал перед судом. Но многие другие признавались, причем публично и детально, что именно он вдохновлял их на преступные замыслы и деяния. Оказавшись на скамье подсудимых, Шони заявил, что Филд и Даллес подталкивали его к насаждению «шовинистических и проамериканских настроений» среди венгерской диаспоры в Швейцарии[877]. Райк признался в том, что он в компании Филда и Тито планировал устранение венгерского руководства. Бела Сас сознался в абсурдном заговоре, в который были вовлечены датская няня и некий англичанин, которого он как-то раз встретил, будучи в изгнании в Аргентине. Его вина была доказана тем фактом, что во время войны он однажды проезжал по территории Швейцарии; то, что он не встречал Филда и никогда не слышал о нем, не сыграло никакой роли[878]. Согласно признанию словака Гезы Павлика, арестованного венграми в 1949 году, он состоял в троцкистской организации, созданной Филдом и Даллесом для внедрения в руководство Чехословацкой коммунистической партии[879]. Как бы вторя ему, Сланский в Праге рассказывал следователям, как под влиянием Филда он «позволил враждебным элементам проникнуть в ЦК» и организовал «антигосударственный центр», поддерживаемый среди прочих масонами, сионистами и титоистами. Отто Шлинг, региональный партийный секретарь, сделал признание о долговременном сотрудничестве с британской секретной службой. Наконец, Бедржих Геминдер, возглавлявший международный отдел КПЧ, раскрыл свои связи с израильскими дипломатами; то обстоятельство, что это были действительно дипломаты, а не шпионы, не имело значения. В мире, где торжествовал криминальный гений Филда, любой сотрудник дипломатической миссии, даже на самой мелкой должности, был опасным тайным агентом[880].

Советские консультанты готовили сценарии показательных процессов и одновременно помогали «убедить» подследственных в необходимости сознаться. При этом использовались технологии, ранее отработанные в СССР. Искусство вынужденных признаний в советской системе было доведено до совершенства; его типовые методы, как сообщал чехословацкий наблюдатель, обычно начинались с того, что «допросы жертвы велись бесконечно, а следователи сменяли друг друга, не давая человеку почти никакой передышки». В арсенале были также «избиения, пытки голодом и жаждой, помещение в темную камеру, угрозы в адрес семьи узника, использование „подсадных уток“, прослушивание камер и многие другие тонкости»[881]. В официальных разговорах упоминания пыток часто заменялись эвфемизмами. Например, Берут и его друг Берман приказывали полиции «создать для заключенного такие условия, которые располагают к правдивости»[882]. А чехословацким следователям объясняли, что «такие люди крайне упрямы, и мы не должны давать им время на подготовку к процессу»[883].

Конкретные подходы и приемы, используемые следствием, менялись от человека к человеку и от дела к делу. Сас рассказывал, как его «заставляли стоять на протяжении двадцати четырех часов», а за время пребывания в тюрьме ему сломали пять ребер. «По указанию ли, или просто от безделья, но они использовали меня как средство от скуки. Например, мне приказывали стоять неподвижно, а потом, под предлогом того, что я пошевелился, накидывались на меня с кулаками…»[884] Польские протоколы допросов содержат упоминания о том, что подследственным прижигали ноги или руки, выдирали волосы, заставляли часами стоять на одной ноге или на коленях с поднятыми вверх руками[885]. Генерала Спыхальского держали голым в сырой, темной, заплесневелой камере[886]. Чехословацкие полицейские избили беременную женщину до такой степени, что у нее случился выкидыш. Другую свою узницу, тоже беременную, они заставили на протяжении десяти дней без одежды спать на голом полу. Когда та попросила вызвать доктора, ей ответили: «Будет лучше, если еще одно такое чудовище, как ты, вовсе не появится на свет»[887].

В ходе допросов заключенных пытались также «сломать» психологически. Им показывали фотографии их родных за решеткой, мучили разговорами о том, как пострадают их дети, если те не признаются, предлагали довериться «доброму» следователю или «сочувствующему» соседу по камере. Имея дело с коммунистами, восточноевропейские следователи считали весьма эффективной методикой обсуждение их прошлого. События, имевшие место десятилетия назад, анализировались снова и снова. Годы, проведенные подозреваемым в подполье, рассматривались самым подробным образом. Как проницательно заметил Иштван Рев, это делалось намеренно. Проблема в том, что никто из членов бывшего коммунистического подполья не мог с уверенностью восстановить события своей конспиративной жизни. Подпольщики порой не догадывались, с кем им приходится общаться или какие тайные планы они реализуют. В итоге «начинать расследование политического дела с вопросов о том, не сотрудничал ли подозреваемый с „фашистской“ политической полицией, было очень правильно не только из-за соблюдения хронологии, но и для того, чтобы запутать жертву и сделать ее беззащитной. Обвиняемые никогда не располагали всеми фактами, имеющими отношение к делу; логика нелегального существования предоставляла лишь частичную, фрагментарную информацию, открытую для сомнений и интерпретаций… Обвиняемый не мог быть уверенным ни в чем, и в итоге отвечал на вопросы невнятно, а его прежние поступки можно было представить каждый раз в новом свете»[888].

Практически любого коммуниста, ранее занимавшегося конспиративной работой, можно было смутить, запутать, заманить в ловушку. Случайное слово или неосознанный поступок из прошлого использовались, чтобы вызвать у человека чувство вины. На протяжении долгих допросов Гомулку без конца заставляли отвечать на одни и те же вопросы. День за днем и месяц за месяцем его просили рассказывать снова и снова разным людям одни и те же истории, касавшиеся «неоднозначных» эпизодов из далекого прошлого. У него интересовались, когда конкретно он встретил того или иного человека или когда впервые услышал чье-то имя. От него требовали по памяти восстановить события, имевшие место десять лет назад. Иногда целый день посвящался единственному человеку или одному