остановились много лет назад, а потом лишились стрелок, но все же они были по-своему прекрасны, зеленоваты, таинственны – Яна нашла их дома на антресолях и теперь надеялась выручить за них некоторое количество денег.

Но ее случайно принесло к этому домику в такую рань, что теперь она сомневалась – уместно ли на рассвете приносить незнакомому антикварщику бронзовые часы? Сомнение заморозило ее на этой дороге, и, кажется, она простояла там около часа в полной неподвижности, глядя на изредка проносящиеся поезда. В окошке кирпичного домика тем временем теплился коричневый свет – там тускло светилась лампа за дряхлой занавеской.

Вдруг скрипнула дверь, и человек в белой майке, камуфляжных штанах и с газетной треуголкой на голове выдвинулся в подобие огородика, нагнулся, поднял с земли железную лейку и, кажется, собрался заняться увлажнением скромных грядок. Но тут он заметил девочку с часами в руках.

– Вы ко мне? – спросил незнакомец через забор, глядя не на Яну, а на бронзовые часы.

– К вам, – ответила Яна (не своим, каким-то слегка чужим голосом, как ей показалось).

– Проходите, – обитатель домика распахнул перед ней белую морщинистую дверь.

Она вошла. Внутри она ожидала увидеть заросль старинных вещей, но в этом ожидании сказалась ее наивность – конечно, он хранил свои сокровища не здесь. В зелено-белой комнате оказалось вполне уютно, но аскетично, и никакие старинные предметы здесь ее не встретили, за исключением настольной лампы под дутым стеклянным абажуром и толстой книги в массивном истертом кожаном переплете, что черным квадратом темнела на фоне белой бумаги, аккуратно укрывшей дощатый квадратный столик.

В остальном из вещей лишь крашеный желтым маслом платяной шкаф и железная кровать, украденная из советского санатория. Два красных кресла – привет из семидесятых годов двадцатого века. Между креслами на табуретке стояли стакан крепкого черного чая и блюдце с яйцом, которое еще недавно вращалось в кипятке, – над ним ветвился полусолнечный пар. Видимо, скупщик краденого собирался завтракать.

– Присаживайтесь. Чайку? Яйцо? – хозяин общим любезным жестом указал на кресло и табурет. Впрочем, он по-прежнему смотрел только на бронзовые часы, которые она принесла.

– Спасибо, – произнесла Яна картонными устами и молниеносно съела яйцо.

Яйцо было крутое. Очень крутое. Оказалось, она дико голодна. Только потом она сообразила, что, возможно, оставила хозяина без завтрака, но тот выглядел спокойным, радушным, бесстрастным.

– Сигареты у вас не найдется? – спросила она, стряхивая с губ осколок скорлупы.

– Курить вредно, – пресно ответил хозяин домика.

Трудно вообразить утверждение более банальное и общеизвестное, при этом он произнес его без каких-либо эмоций, равнодушно, словно бы думая о чем-то другом, но Яна впервые в жизни вдруг осознала, что курить вредно и что курить она больше не будет.

Прежде ей не приходилось встречаться со скупщиками краденого. Она представляла себе в этой роли юркого или мирного человечка с маслянистым лицом, внешне сонного, но с быстрыми цепкими глазками и жадными пальцами. Хозяин железнодорожного домика ничем не походил на такого ловкача: это был довольно щуплый, худосочный, среднего роста дядька лет сорока, загорелый, в очках, с незапоминающимся лицом. Более всего похож на бывшего технаря – такие иногда убегают из больших городов, чтобы угнездиться где-нибудь в полусельской местности, где на мистической волне занимаются тем, чем придется: заведуют лодочными станциями и прокатом велосипедов, рыбачат, обсасывают в тиши редкие компьютерные программы, пьют водку, читают Кастанеду…

– Меня зовут Яна. А вас?

Она ожидала услышать какое-нибудь стертое имя-отчество вроде Валерий Сергеич или Андрей Палыч, но скупщик краденого ответил ей столь же ровным голосом, каким перед этим заявил о вреде курения:

– Зови меня Гэндальф, или Серый Странник.

Глава тридцать третья

Гэндальф, или Серый Странник

– Значит, вы – странник? – спросила Яна. – На первый взгляд в вас нет ничего странного. Думала, вы тут живете оседло.

– Можно ли жить оседло в домике, на котором написано «СЧАСТЛИВОГО ПУТИ»?

– Где же вы странствуете?

– Везде, где пролегают счастливые пути. Вещь неплохая, – Гэндальф кивнул на часы. – Бронзовый циферблат сработан аж в семнадцатом столетии. Гравировка тонкая, германская. Полагаю, Дрезден. Чувствуется кудрявая саксонская рука. Остальное – сор. Стрелок нет. В цифре двенадцать отсутствует икс. Внешний футляр – самодел конца девятнадцатого века, сосна.

– Со сна чего только не наделаешь. Мне сказали, они стоят тысячу баксов. Я хочу триста.

– Тебе за них никто и пятьдесят не даст.

– Двести.

– Мне эти часы не нужны, голубушка, – Гэндальф меланхолично покачал головой. – Мне нужна ты.

– В смысле? – Яна резко выпрямилась.

– Про секс подумала? Зря. Я сексом не балуюсь. Я, знаешь ли, человек женатый. Да еще так неудачно женился, что про секс и думать забыл. Мне нужна ученица, а не любовница.

– Хотите научить меня скупать краденое?

– Краденое? «Краденое солнце» – читала такую детскую книжку? Там описан путь крокодила, который солнце проглотил. Разве что солнце стоит того, чтоб его украсть. А весь этот молчаливый хлам, все эти вещи и деньги – бумажные, металлические, электронные… Тебе не стоит марать об это ладошки. Лучше окуни их в кровь, детка. Холодная кровь монстров дарит силу. Ты увидишь пещеры, устланные золотыми и серебряными монетами, но ты не из касты воров и не из касты торговцев. Ты – воин, детуся. Красивая ты девчонка, но глянешь на тебя, и рука тянется не к причиндалам, а к виску – хочется взять под козырек. Оно и к лучшему. В семнадцатом веке саксонцы красиво чеканили по металлу схватки драконов с единорогами. Иной любитель где-нибудь в Москве выложит за такой циферблат штуку зеленых и даже дрыгаться не станет. Но здесь не Москва. Чем торговать такими чеканками, не хочешь ли вживую увидеть, как бьются до последней капли крови единорог с драконом? Живые чудовища покруче гравированных.

– А вы видели?

– Видел, детуся. И ты увидишь.

По непонятным ей самой причинам Яна осталась жить в домике с надписью «СЧАСТЛИВОГО ПУТИ». Не то чтобы она поверила, что невзрачный человек в камуфляжных штанах и газетной треуголке – действительно маг. Не настолько она была наивна, чтобы верить в такое. Может быть, она влюбилась в невзрачного человека? Возможно, но вряд ли. Относительно секса он не соврал – это и в самом деле его не интересовало. Во всяком случае, никакого сексуально-эротического аспекта в их отношениях не наблюдалось.

Нельзя исключить, что Яна бы и не возражала против наличия такого аспекта, но аспект не вырисовывался. Почему же тогда она осталась в железнодорожном домике? Что ее там магнитило? Конечно, под рукой самое простое и очевидное