силу отсутствия сексуальной связи между Яной и Гэндальфом наш ветвящийся рассказ также, возможно, не станет целиком и полностью романом, даже если мы сгоряча и напишем это слово на титульном листе.

Какими бы титулами мы ни награждали наших героев (цыганский царь, советский князь, принцесса эльфов и прочее в этом роде), все эти титулы эфемерны, а троны, на которых восседают наши друзья, сотканы из облачных масс. Столь же эфемерен и фиктивен в данном случае статус романа, хотя само слово в который раз заставляет присмотреться к себе с удвоенной пристальностью (с пристальностью близнецов).

Старинное эхо слова «роман» сообщает нам о движении, которое в течение веков совершается от знаков порядка к знакам хаоса, от символов оседлости к аллегориям блужданий. Роман, охваченный историческим (пускай даже истерическим) взглядом, похож на мраморную виллу римского патриция, которая медленно, но неуклонно превращается в пеструю тряпичную кибитку на колесах. Номады торжествуют. От римского права и римского бесправия, сквозь сады Франции и Испании катится скрипучая кибитка, как лодочка, избродившая моря степей. Индия и Рим сплелись в скрипе кибитки, роман возвращается под звуки цыганского романса, поэтому мы предпочитаем корректное слово «повествование» – слово, включающее в себя протяженность пространства и шаманскую усталость сказителя, развлекающего кочевников текучими баснями на воровских стоянках.

Сэр Роальд Уайлд и Серый Странник, суррогатные отцы превосходных близняшек – что между ними общего? Роднит их то, что бурные их жизни скрыты завесой тайны.

Нелегко найти человека, знающего что-либо о сэре Роальде, еще, пожалуй, сложнее обнаружить тех, что могли бы рассказать нечто о жизни Гэндальфа. И все же разные люди время от времени встречали Странника на своих путях – впрочем, не многие распознавали в нем бродягу: он выглядел всегда оседло, а черты его незаметного лица плохо удерживались в памяти.

Он был своего рода гуру-профессионал, обладающий свойством создавать вокруг себя небольшие секты, не слишком бросающиеся в глаза усталому, но бодрому человечеству. В центре этих сект он зиял, как дырка от бублика, как оптический прицел, как болотный лотос, как костер Озириса, – и всегда наступал момент, когда он резко покидал своих апостолов, бросая их на произвол внешней судьбы, и в этот момент его покинутые последователи понимали, что им почти ничего не удалось разузнать о своем учителе. Впрочем, он не обманывал их, не разводил на бабки, ничего не обещал, не похищал, и хотя это был странный странник, но все же вряд ли его можно отнести к категории авантюристов, шарлатанов и прочих вампиров духа.

Если и была в его жизни некая корысть, то почивала она далеко от тех людей, которых он с легкостью сплетал в небольшие коммуны, различающиеся как по образу жизни, так и по характеру тайных верований. Что же касается его собственных верований, то о них никто ничего не знал.

Сестры Синельниковы ничего не знали о своем подлинном отце, поэтому нашли себе суррогатных отцов, обладающих аурой тайны, – так на этих избранных отцов смогло распространиться незнание девочек о том загадочном самце, что забросил в чрево их матери двоящееся семя, из коего близняшки успешно произросли, чтобы затем расцвести нежным, но ядовитым цветом в просторах пыльного и окровавленного мира.

К моменту встречи с Яной Серому Страннику было сорок лет. Лет за восемь до этого блуждание забросило его в крымские горы, где он столкнулся с «толкиенутыми».

Так вышло, что Джон Рональд Руэл Толкиен, оксфордский преподаватель, сделался кем-то вроде гигантского Штагензальца – будучи британским националистом, он не добился сердечного отклика от родных ему бриттов: лондонские и оксфордские интеллектуалы считают его сказки китчем, английский средний класс подозревает в нем пустого и опасного мечтателя, британские цветные видят в нем фашиста – любят его только дети. Зато за пределами своей надменной родины он завоевал миллионы сердец. Американские военные и сотрудники спецслужб черпают в его текстах вдохновение, «Властелина колец» противопоставляют Корану и «Капиталу» (а в тайне – Новому Завету), в нем усматривают сутру англосаксонского империализма, даже австралийские кенгуру преклонили перед этим властелином свои пушистые колени, несмотря на то что нижние конечности кенгуроидов устроены так, что они ни перед кем не могут преклонить колен – могут только ускакать прочь с головокружительной скоростью. В том числе и даже особенно нежно любят Толкиена народы, которых оксфордский инклинг изображал в виде орков, гоблинов, троллей и прочей гиблой твари, населяющей суровые просторы Мордора.

Откуда взялось слово «Мордор»? Должно быть, слово «Мордовия» бросилось в глаза профессору, когда он смотрел на карту, и, хотя он, наверное, мало что знал о стране лагерей и морошки, ему пришло в голову объединить топоним MORDOVIA со словом murder – убийство. Короче, Мордор – это Россия.

Рука Москвы превратилась в Око Саурона, а впрочем, было бы глупо и наивно полагать, что Россия предстала эпицентром зла под давлением политических реалий.

Не нужно ни Сталина, ни Грозного (будь то царь или город) для того, чтобы осознать Россию как зло: достаточно карты, по которой скользнул рассеянный взгляд профессора: на карте Россия – это большое существо, чье непонятное и угрюмое лицо нависает над Европой, а необозримое динозаврическое тело утекает в необъятность Азии. Обо всем этом часто пиздят, но всегда обнаруживаются люди, которых пиздежом не накормишь: эти люди хотят действия, они хотят игры, они шьют в своих тесных квартирах плащи из зеленого шелка, они делают луки из ивовых прутьев, они изготавливают фанерные мечи и картонные шлемы, они договариваются друг с другом в Сети, чтобы встретиться среди чащ и там (пока длится их отпуск или же пока не иссякли каникулы) разыгрывать сценки из жизни хоббитов, эльфов, гномов, назгулов, умертвий, онтов, гоблинов и прочих племен, населяющих вымышленное Средиземье, которое профессор Толкиен некогда изготовил из обрезков древних сказаний. Во что только ни играют отдыхающие, убежавшие на краткое время из своих офисов и учебных заведений: кто-то разыгрывает эпизоды из настоящих сражений прошлого, потея в наполеоновском мундире среди Бородинского поля с куском кисло-сладкого бородинского хлеба в зубах, кто-то спрыгивает с обрыва, привязав себя к скале эластичной веревкой, чтобы взболтнуться как следует не на шутку и отловить адреналиновый приход. Кто-то рубит снег горными лыжами, кто-то поднимает пыль пустыни, мотаясь на джипе. Иные заныривают в подводное царство с аквалангами – им нравится ласкать кораллы ладонями и солидаризироваться с потоками разноцветных рыб. Гордецы занимаются на отдыхе спортом или самосовершенствованием, покоряют горные пики, сидят в лотосе, как Дюймовочка в тюльпане, сладострастников манят азиатские секс-курорты, где они желали бы временно раствориться среди влажных