– Не ропщи, деточка, у других заупокойный список вон какойдлинный, а твои все живы, – сказал ей старый батюшка во время исповеди, – неропщи, терпи, главное, не дай сердцу заледенеть в озлоблении, сохранимилосердие. Оно по нынешним временам великая редкость, огромное сокровище.

Вот это было, пожалуй, тяжелей всего. Сохранить милосердие.

Пищик рассказывал ей о Ледяном походе. 9 февралячетырехтысячная армия под командованием генерала Корнилова выступила из Ростовав поход на Кубань. Отчаянный марш, длиной в двести пятьдесят верст, по степи,по колено в снегу, по тонкому льду через Дон и Кубань, по размытым дорогам, вгрязи, во вшах.

– Нашего брата, казака, одолевали сомнения. Атаманы нежелали подчиняться Корнилову. Был бы царь, так воевали бы за него.Какой-никакой, все ж помазанник Божий. Без единого правительства разве удержишьармию? Каждый сам себе царь и начальник, и в итоге борьба тщеславий, всеобщееозверение. Корнилов приказал пленных не брать. Лозунг был «Чем больше террора,тем больше победы». И побеждали, красиво побеждали. Муж твой шел в Первомофицерском полку, под командованием генерала Маркова. Бои отчаянные. Красныхиногда в десять раз больше. Но такое воодушевление, такой порыв. Поднимались ватаку под ураганным огнем. Однако и большевики не уступали. У них тоже порыв.Вот, знаешь, пока бой идет, даже гордость охватывает, не только за нас, но и заних. Русские умеют драться. За Кубанью пошли сплошь большевистские станицы. ПодУсть-Лабой мы попали в окружение с полным обозом раненых. Стужа. Ночи подоткрытым небом. Вражеская артиллерия бьет со всех сторон. Марковские офицеры икорниловцы отбивали атаку за атакой. Твой Павел Николаевич, как заговоренный,вставал в рост под шквальным огнем.

– Что ж он, совсем не бережется? – тихо спросила Таня.

– Глупый вопрос. – Есаул отвел глаза. – Таких, как он, Богбережет. Ты не перебивай. Слушай. Иногда врывались в станицу просто ототчаяния. Пятнадцатого марта у Ново-Дмитриевской вымокли под дождем, потомударил мороз, поднялась пурга. Шинели в ледяной корке, как стальные латы.Марковский полк оказался один под большевистскими пулеметами. Силы были совсемнеравны, однако выбора не осталось. Бросились в атаку, в рукопашную схватку,выбили большевиков, открыли всей армии путь в станицу. Вот оттуда и двинулисьна Екатеринодар. Двадцать девятого марта бои начались страшные. Ни о чем уж недумали, хотели одного: войти в город, а там поскорее в баню, косточки прогреть,вшей извести, выспаться в тепле, под крышей. Многие полегли, полковник НеженцевМитрофан Осипович, героический был человек, поднялся в атаку, крикнул:«Корниловцы, вперед!» И упал. Пулей голову ему пробило, сразу насмерть. Длявсей армии это была тяжелая потеря, Корнилов сильно страдал. Сказал: теперь,если не возьмем Екатеринодар, мне останется пустить себе пулю в лоб. Не надобыло ему этих слов произносить. Ох, не надо. Грех. Утром тридцать первого в домвлетала граната. Лавр Георгиевич пил чай. Осколком ему пробило висок. Вот тебеи пуля в лоб! Отпевали тайно, могилу спрятали, сравняли с землей, опасаясьнадругательства большевиков. Отчаяние, паника. Казалось, теперь все кончено.Командование принял Антон Иванович Деникин. Чтобы спасти армию, он приказалснять осаду, отступать в северо-восточном направлении. За девять дней армияпрошла двести двадцать верст почти без потерь. В нее стали вливаться кубанскиедобровольцы. Казачки уж успели отведать советской власти. Шли к Деникину целымисотнями. Тем временем и донские казаки восстали против большевиков, взялиНовочеркасск. Павла Николаевича твоего отправили на разведку, для переговоров.Вернулся он с доброй вестью, с сотней казачков. Ну что еще тебе рассказать?Бои, переправы, наступления, отступления. Одно слово – война. Своими глазами явидел психическую атаку марковцев. Офицеры идут вперед, молча, без единоговыстрела. Действует сильно, нервы у большевиков сдают, бегут кто куда, какчерти от ладана.

– И Павел ходил в такую атаку? – спросила Таня.

– Ходил. Тишина страшная, величественная. Ровные шеренги,твердый шаг. Потом уж, за офицерами, летит на врага конница, и грохот, словнонастал конец света. А может, и правда он уж настал, а мы не заметили? Война,как водка, туманит голову. В бою все честно. А как победа, бойцы уж неблагородные герои, а звери. Самосуд да грабеж. Трофеев много. Казачки дуреют,спешат домой, на Дон, с обозами, добро по сундукам прятать. Для мирногонаселения выходит, что красные, что белые, один черт. И те и другие грабят,убивают, насильничают. Всеобщая лютость и одичание. Пропала Россия.

Тане хотелось больше расспросить о муже. Пищик видел Павла впоследний раз мельком, в Ростове, и к тому, что уже рассказал, ничего добавитьне мог.

– Что ты мучаешь меня? Жив твой полковник, воюет, скучает потебе, по сыну, письмо вот писал, да передать не решился.

– Вы хотя бы прочитали, что там было?

– Как я прочитаю? Писал, правда, при мне, да ведьпо-французски. И порвал сразу.

Таня стала часто видеть во сне эту сцену. Павел, седой,худой, в коридоре на подоконнике быстро пишет чернильным карандашом на клочкебумаги. Рядом стоит старый есаул, курит, ждет. Картинка эта терялась в слояхдыма, в мутном сизом тумане, и Павел на ней был какой-то условный, черно-белый,словно вырезанный из фотографии.

В сентябре начались занятия в университете. Теперь студентоммог стать любой желающий, достигший шестнадцати лет, неважно, обучен ли онграмоте. Желающих набралось несметное множество. Студенты имели льготы,освобождались от трудовой повинности, получали продовольственную карточку,приезжие обеспечивались койкой в общежитии.

На медицинский факультет приняли без всяких экзаменов пятьтысяч человек, хотя аудитории могли вместить не более двухсот пятидесяти.Вместо лекций проходили собрания, на которых выбирали президиумы, обсуждалиреформы самоуправления, драли глотки, топали, свистели. Председательствоваламолодая стриженая дама в кожаной куртке по фамилии Познер, политическийкомиссар. Она то и дело стучала докторским молоточком по графину и повторяла:

– Тихо, тихо, товарищи!

Но никто ее не слушал. В аудиторию набилась шумная, грязная,хамская толпа, с махоркой, с семечками, громким гоготом, матерной бранью.

«Пропал университет», – думала Таня, искала глазами в толпезнакомые лица или хотя бы просто лица.

Их было совсем мало. В основном какие-то морды, рожи, хари.Воняло портянками и перегаром.

«Господи, я ненавижу их, прости меня. Разве я брезговалапростыми солдатами в лазарете? Я таскала из-под них утки, вытирала им слезы,писала письма их матерям и женам под диктовку. Ну ведь это те же самые люди.Бывшие солдаты, крестьяне, рабочие. Молодые мужички, мелкие приказчики,мещаночки, швейки. Я никогда не чувствовала пропасти между собой и ими. Мыговорим на одном языке. Но теперь меня тошнит от них. И вообще от жизни тошнит.Не могу больше».