совершенно не согласуется с обстоятельствами ее отправки. Подумать только: услышав за вечерним богослужением об отъезде о. Илиодора, 300–400 человек в тот же вечер успевают составить и отправить послание в 500 слов, из которых ни одного не сказано о главном чаянии паствы — оставлении священника в Царицыне!

По-видимому, последователи о. Илиодора для экономии времени использовали какой-то старый черновик своей первой просьбы к Св. Синоду, той, где они сравнивали иеромонаха с Иоанном Златоустом. И прибавили кое-что о последних событиях, обрисовав роль Бочарова, который, «приводя в исполнение злую какую-то месть, все религиозно-патриотические беседы о. Илиодора умышленно искажает в преступное деяние и известил в этом смысле саратовского губернатора и министра г. Столыпина, вследствие чего вышло запрещение о. Илиодору учить и проповедовать истину народу. … В последнее время полиция сделала провокационный донос на о. Илиодора, что он якобы призывает народ к неповиновению властям и бунту. На основании этого власти встревожились и стали посылать в Царицын чиновников к предупреждению раздутого полицией бунта».

Предположение о такой истории создания царицынской телеграммы отчасти подтверждается заявлением В. Н. Рысина. Он утверждал, что подписал ее еще после событий 10 августа в келье заведующего хозяйственной частью подворья П. И. Чернова, причем в том первоначальном проекте не было речи о Бочарове.

Любопытно, что этот фрагмент отсутствует и в ряде газетных публикаций телеграммы («Братский листок»), появляясь в других («Почаевские известия», «Русское знамя»).

Встревоженный жалобой на себя, Бочаров ухватился за заявление Рысина, запротоколировал его и готов был уже обратиться к суду по поводу «факта посылки о. Илиодором подложной телеграммы на имя Государыни Императрицы», но не успел.

Борьба с монголами (5–12.X)

Итак, 3.X состоялись переговоры между разорвавшими было отношения губернатором и архиереем. Подписываясь как «уважающий вас и молящийся о вас Саратовский епископ Гермоген», преосвященный, очевидно, был готов к примирению. Но ответа не получил.

Через два дня они поневоле встретились. Наступил очередной царский день — тезоименитство Наследника Цесаревича Алексия Николаевича. Все губернские власти по долгу службы явились к богослужению в кафедральный собор. Преосвященный использовал эту возможность, чтобы высказать им свое негодование.

Перед окончанием Литургии, выйдя на амвон, владыка начал свое слово так:

— Царь! вместо шапки Мономаха Ты надел дурацкий колпак, окружил себя недостойными слугами и сатрапами…

Власти оцепенели. Владыка продолжил:

— Так сказал некогда святитель Филипп Царю Иоанну Грозному.

Речь оказалась посвящена не царю, а этим «сатрапам», стоявшим тут же в храме. Из нескольких ее изложений самое точное, пожалуй, принадлежит самому губернатору:

«Словам Епископа, Правительство угоду иноплеменникам не считается народным духом, неправильно толкует неопределенные законы 17 октября, 17 апреля, угнетает православную церковь, способствует усилению раскола, религиозного разврата. Делается это будто бы ради успокоения, действительности же вследствие недостатка мужества, забвения истинной веры. Представители власти, полиция, может быть, по непониманию правил 4 марта запрещают якобы мирянам молиться, духовенству открыто выступать защиту церкви, Царя».

Это было на злобу дня — о запрете о. Илиодору публичных выступлений на основании именно правил 4 марта и о борьбе против крестного хода. В изложении «Братского листка» владыка отметил «тягостное положение современной церковной проповеди, когда люди и лица, призванные охранять порядок и спокойствие страны, по недоразумению иногда, и даже довольно часто, усматривают в совершенно чистом, здравом, живом пастырском слове нечто зловредное!».

Но острота проповеди заключалась в другом. Вспоминая праздновавшихся в тот день московских святителей Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, преосвященный уподобил их врагов — русских людей с «монгольским, татарским суждением» — собственным гонителям, т. е. властям, «судящим о священническом слове и пастырской деятельности не по-исконному и национально-отечественному, а как бы по-монгольскому!» и даже носящим «подобие татарских шапок».

Согласно И. Я. Славину, впрочем, писавшему с чужих слов, здесь «проповедник сделал показательный жест по направлению к треуголке Татищева, которую тот, стоя впереди всех, открыто держал в руках».

По светским понятиям это был скандал, а с точки зрения преосв. Гермогена — назидание «озорным молодым людям» в «татарских шапках». Владыка избрал такую форму потому, что другой возможности обратиться к гр. Татищеву лично у него не было. Не желаешь разговаривать с глазу на глаз — получай выговор при всех!

Обратился владыка и к пастве, которой, указывая на пример московских святителей, сказал: «Но не устрашились они не только суждения, но даже и угроз смерти! Пред лицом смерти, говорю я, не устрашились! Устрашимся ли мы одного суждения? Конечно, нет! Нас не поколеблют и препятствия, с какой бы стороны оне не исходили! В Боге крепость наша, утверждение и упование!».

Свой взгляд на конфликт между светской и духовной властью преосвященный развивал тем же вечером на пастырской беседе в зале Саратовского музыкального училища. «Проповедь Епископом была сказана так нервно, в таком повышенном тоне, что воспроизвести ее точно весьма трудно», — отмечал губернатор.

Образ монголов был воспроизведен еще дважды.

Всеподданнейшая телеграмма, составленная прот. Кречетовичем и отправленная Государю 5.X от имени саратовского епархиального съезда, била прямо по Столыпину:

«Современные враги света Христова все силы свои и всю полноту власти своей употребляют на то, чтобы стеснить церковное дело, чтобы ограничить свободу пастырей в религиозно-церковном созидании русского народного духа. Бесстыдно лгут перед народом и перед тобой, Царь наш Батюшка, те, которые говорят об успокоении, устраявая лишь внешнее успокоение и нисколько не думая о внутреннем духовном успокоении народа…».

«Полнота власти» — это выражение, употребленное Столыпиным в одной из думских речей и с тех пор ассоциировавшееся с ним.

Авторы телеграммы обвиняли правительство в том, что оно притесняет Православную Церковь, используя существующие законы и создавая против нее новые, которые, к тому же, проводятся через светское законодательное учреждение — Государственную думу.

«Создавая для Церкви ей чуждые законы, якобы диктуемые требованиями народного успокоения, эти власти уподобляются поистине тем монголам, которые предъявляли нередко к русским православным людям требование исполнения языческих обычаев. И это требование современных монголов идет все дальше и дальше».

Послание завершалось обращением за помощью к Государю как к защитнику и покровителю Церкви. Первым телеграмму подписал еп. Гермоген.

Наконец, 12.X «Братский листок» напечатал статью о «монгольском стане» — Государственной думе, приступающей к рассмотрению вероисповедных законопроектов. Члены Думы, «как никем не сдерживаемые грабители и хищники, варварски набрасываются на вековую историческую сокровищницу народную — на святое Православие и на Блюстительницу и Хранительницу его Святую Православную Церковь Апостольскую». Вследствие этого газета объявила о приближающемся «нашествии монголов».

Архиерейский выговор гр. Татищев выслушал стоически. «Но, вернувшись в дом и не снимая даже парадного мундира, в котором был в соборе, послал министру внутренних дел телеграмму в несколько сот слов о дерзком и беспримерном выступлении Гермогена».

Слов, конечно, было