было плакать или смеяться, поискать фургон в ночной тьме, также никто не мешал наслаждаться сценой из дешевого триллера в тропическом антураже, но реально обращаться было не к кому, хоть застрелись! Я помянула недобрым словом всех участников сложного транзита, не оставляя без внимания себя, и вновь обратилась к милой девушке за советом.

– Если вы возьмете такси, – сказала она задумчиво. – То я посмотрю, остался ли кто-то на стоянке, будет недорого, если вы заплатите наличными.

– Да ради бога, как угодно, – легко согласилась я. – Надеюсь, не очень далеко?

– Ну, как сказать, – ответила девушка в процессе переговоров. – Минут сорок будет, доллары он возьмет, но не крупной купюрой. Могу разменять, если нужно, вот он едет к крыльцу, машина светлая, не перепутайте.

– Спасибо большое, – вздохнула я, дала девушке чаевых при размене и отошла на ватных ногах, волоча за собой чемодан, он застревал и не хотел ехать за мною.

Минуя тоскующего на крыльце Пака, я уселась в машину к пожилому тайскому дяденьке, но не стала предупреждать, что возможна погоня в целях грабежа, иначе он высадил бы меня под любым предлогом. Подумала, что, если погоня состоится, то я скомандую прибавить газу и посулю царские чаевые, тогда мы окажемся в одной лодке, а номер машины девушка наверняка запомнила, поэтому входить в сговор с Паком водитель не осмелится.

Прокручивая в голове шпионские сценарии и вертя головой, я упустила момент выезда из нежилых кварталов и внезапно осознала, что мы едем по настоящим джунглям. Доведись мне оказаться в подобном антураже с неоднократно упомянутым Паком, то злоумышленник мог бы не особо трудиться. При одной мысли о подобном развитии событий я растеряла сознание и практически отлетела в мир иной, очень уж было выразительно кругом. В детстве, помнится, существовала мелодекламация на заданную тему: «Мы идем по Уругваю, ночь – хоть выколи глаза! Слышны крики попугая и пантеры голоса!» Браво, брависсимо!

После первого исполнения колониального марша я пришла в сознание настолько, что внесла поправки в текст, получилось довольно удачно: «Мы идем по Мандалаю…» и так далее. Уругвай был далековато, а Мандалай располагался в Мьянме, бывшей Бирме, просто по-соседству.

Давным-давно двоюродный брат отца, ныне профессор химии Геннадий Малышев учил студентов в бирманской столице Рангун тонким химическим премудростям, от него я узнала волшебные слова «Мандалай» и «Ирравади», они запали в память наряду с красными подарочными балетками на реальном слоистом каучуке. Кроме того дядя Гена рассказывал, как единственным из европейцев ходил в саронге по случаю непомерной жары, чем радовал развивающихся друзей и шокировал коллег.

Песнопения, снабженные комментариями из милого сердцу прошлого, произвели чудеса в моей падшей морали, я оглянулась на повороте, не заметила погони и взялась с удовольствием вызывать из памяти тропические байки. В частности, молодого дядю Гену в юбке, гуляющего по паркам рангунского университета в окружении прелестной, хотя и мелкой публики. Поскольку народы соседствовали, я населяла дядино окружение ранее встреченными тайцами.

Долго ли коротко, но джунгли закончились на очередном спуске. По ходу шоссе замаячили темные строения, далее возникли фонари, и очень скоро мы съехали с улицы, следуя повороту решетчатого забора. Затем, проехав самую малость, затормозили перед закрытыми воротами, каким-то способом посигналили, наверное, водитель нажал на кнопку. Потому что створки разъехались, закрылись, и через пару минут такси встало перед плохо освещенным стеклянным павильоном за низкой зарослью. Мне выдали чемодан, о котором я забыла, водитель получил оговоренную сумму и стал разворачиваться в обратный путь, оба не поскупились на добрые пожелания.

Я вошла в павильон, катя за собой багаж, и едва разглядела стол в дальнем углу, за ним сидел старичок-лесовичок в юго-азиатском варианте, полуседая поросль на его темени стояла дыбом, а рукава синего халата были закатаны до локтей. Остальная видимость тонула в полумраке, как на океанском дне.

Осмотревшись, я пожелала насельнику здешних мест доброй ночи, вытащила из сумки паспорт и предъявила служителю в надежде получить ночлег немедленно, для ужина и прочих курортных радостей было поздно, я это понимала. И надеялась, что встреча с приглашающей стороной назначалась на завтра, а не ночной порой в неуместном «Эдельсвейсе».

Тайский лесовичок, надо думать, ночной диспетчер, но скорее всего, сторож, долго вертел документ, тяжко вздыхал, сверялся с бумажкой на столе и наконец промолвил.

– Нет, никого такого у нас нету, – он говорил на плохом английском, я слушала и вновь теряла соображение, представляя, как буду ночевать на шоссе, когда меня выдворят. – Никто не приедет.

– Посмотрите лучше, – предложила я в остатках присутствия духа. – Рейс из Цюриха через Банкгок, обещали прислать машину, но её не было.

– Нет заказа на машину, вот смотрите, – служитель поднес к лампе почти чистый лист, последний заказ был записан на 11 утра. – Из Зурих будет другой человек, на него заказана комната. Не русский, нет.

– Покажите, на кого заказано, – потребовала я, слабость испарилась, возникла злость.

– Не могу, не положено, – упорствовал сторож, но недолго, открыл спрятанную в столе книгу и прочитал. – Вот он, человек из Зурих: Катран Тутри, ночью, свадебный дом, по телефону вчера.

– Твою мать! – сказала я по-русски, потом стала объясняться. – Смотрите в паспорт: Екатерина, а не Катран! Правильно? Вот билет из Цюриха и посадочный талон. А «Тутри», значит два-три – это название фирмы. Какой идиот и в каких целях так написал? И читал по телефону цифры! Две третьих вместе с Екатериной, твою мать!

– Да, да, твоумат, русски, – бодро отозвался сторож и развил тему самостоятельно. – Зурих, Йокатран – оу, йесс… Но ты не человек, ты мамаша. Сейчас поедем, подожди.

Служитель без малейшего смущения покинул стеклянную сторожку, а мне пришлось соображать минут пять, если не больше, разгадывая фонемы. То, что местный придурок отказал мне в звании человека, и вместо того обозвал мамашей – объяснялось просто. Претензии следовало предъявлять к великому и могучему английскому языку, там человеком зовется только мужчина. Следующим днем развеялась последняя тайна: мамашей патриархальные тайцы зовут почтенную женщину, обиды не усматривается, по-латыни тетка моих лет зовется «матроной».

Вскоре на какой-то таратайке к дверям павильона подкатил мой собеседник и жестом поманил к выходу. Он привел к дверям открытую платформу с лавочками по бокам, погрузил туда чемодан и подсадил наверх. Я заупрямилась и пересела на место рядом с водителем, трястись в открытом кузове желания не возникло, извините, такое проходили в студенческие времена на колхозных полях. Далее мы бесконечно ехали по узким тропам мимо зарослей и темных коробок, петляли по углам и склонам между редкими фонарями, пока не померещилось, что служителю