подражая Ли Ляньхуа. Но если улыбка Ли Ляньхуа была скромной и мягкой, то от такой улыбки в исполнении Фан Добина волосы вставали дыбом.

— Я провёл расследование и выяснил, что убийца — Кан Хуэйхэ, — гордо провозгласил он.

Все присутствующие своим видом выражали недоверие: Лун Фуцзе холодно смотрела на Ян Чуйхуна, тот выглядел смущённо, взгляд Лян Суна в изумлении метался между Лун Фуцзе и Кан Хуэйхэ. Фан Добин поставил одну ногу на каменную скамью.

— Кан Хуэйхэ, что ещё ты можешь сказать… убийца…

Обездвиженная им, Кан Хуэйхэ сидела на земле, беззвучно заливаясь слезами.

— Зачем мне вредить барышне Су? Я не знаю, что случилось прошлой ночью. Господин Фан, пусть вы и из богатой семьи и знамениты в цзянху, но не имеете права очернять людей! К тому же я… я хрупкая девушка, и для меня важна чистота репутации…

— Чушь! — выкрикнул Фан Добин. — Ты украла “Персиковый цвет” во время свадебного пира в Павильоне дикой зари, но тогда убить Су Сяоюн у тебя не вышло, поэтому дождалась удобного случая в “Улине”, когда Гуань Хэмэн ушёл за лекарствами, тут-то и убила её, не так ли?

— Вы… вы… клевещете… — зарыдала Кан Хуэйхэ. — Зачем мне убивать барышню Су? Мы с ней не враждовали, зачем мне прикладывать столько усилий, чтобы убить её?

На этом Фан Добин запнулся, помолчал и поспешно сменил тему.

— На теле Су Сяоюн множество свежих ран нанесены “Персиковым цветом”, однако этот кинжал хоть и очень острый, но клинок у него короткий, и хотя даже при ударах через одеяло он задел много жизненно важных мест, однако не вошёл слишком глубоко в тело. Ты нанесла ей больше десяти ударов, бросила оружие и сбежала, но Су Сяоюн умерла не сразу, она долго истекала кровью, прежде чем перестала дышать. Кожа вокруг колотых ран на её теле покраснела и припухла, что свидетельствует о том, что она умерла не сразу, а также — что раны были нанесены сравнительно давно. Барышня Лун видела, как кто-то вонзил в грудь Су Сяоюн длинную стрелу, но это произошло уже в час Тигра. Рана от стрелы чистая, без покраснений, нет даже следов от толчка, что значит, что к этому моменту Су Сяоюн уже была мертва. Следовательно, ранил Су Сяоюн “Персиковым цветом” и убил её не тот же человек, кто вонзил стрелу ей в грудь. Хотя барышня Лун видела, как кто-то совершает убийство, но убийца — не этот человек, потому что он ударил уже мёртвое тело.

Лун Фуцзе застыла на месте, непроизвольно бросив полный сомнения взгляд на Ян Чуйхуна. На лице Ян Чуйхуна отразилось изумление, он вдруг заговорил:

— Верно, это я вонзил стрелу в грудь уже умершей барышни Су, но убил её не я. — Он посмотрел на Фан Добина. — Господин Фан видит разницу между истиной и ложью, я не ожидал. На самом деле прошлой ночью… — Он неожиданно перевёл взгляд на Гуань Хэмэна. — Прошлой ночью я хотел убить не барышню Су, а героя Гуаня.

Всех потрясло это заявление, Гуань Хэмэн тоже был ошеломлён.

— В благодарность за спасение жизни я должен уважать героя Гуаня, — холодно сказал Ян Чуйхун, — но в тот день я обратился к нему за помощью вместе с шиди. У героя Гуаня явно было чудодейственное лекарство, однако он бросил моего шиди умирать… И хотя я выжил, никак не могу этого понять… — Он вдруг повысил голос и с надрывом произнёс: — Героя Гуань, у тебя точно было противоядие “Осенние волны”, почему же ты настаивал, что у тебя нет лекарства, и не спас моего шиди? Неужели напрасно тебя называют благородным героем, и тебе жалко немного “Осенних волн” для спасения жизни?

Гуань Хэмэн побледнел.

— Яд, которым отравили твоего шиди, никогда мне не встречался. В трактате о медицине сказано, что помочь может трава “пустые глаза”, и я хотел бы его вылечить, но у меня не было этой травы.

Лицо Ян Чуйхуна потемнело от злости.

— У тебя было лекарство, способное вылечить сотню ядов, “Осенние волны”! Ты… Неужели ты позволил моему шиди умереть только потому, что в медицинском трактате не написано, что “Осенние волны” могут вылечить этот яд?.. Ты же знал, что у него есть особенность — что стоит пчеле его ужалить, он весь покрывается красной сыпью, ладно, пусть ты пожалел для него “Осенних волн”, но мог бы хоть как-то полечить, может, он бы выжил… Шарлатан! Шарлатан-убийца!

Фан Добин сначала удивился, а потом, заслышав слова “шарлатан-убийца” чуть не расхохотался — до чего же много в мире обманщиков… Гуань Хэмэн вдруг ударил кулаком по каменному столу — по поверхности пошла трещина.

— Разве можно опрометчиво принимать решения, не освещённые в искусстве врачевания? Разве наобум использовать лекарства — не подвергать жизнь больного риску?

— Не хочешь подвергать риску? Да ты просто стоишь на своём, закоснел в своих взглядах! — огрызнулся Ян Чуйхун. — Притворяешься героем-лекарем, а сам даже не можешь отступиться от написанного в книжках, ну и какой тогда толк от “Божественной иглы Жуянь”, скажи на милость? Шарлатан, обманщик, если я не убью тебя, то мне будет стыдно перед погибшими из-за тебя душами героев и друзей! — Договорив, он со свистом сорвал с пояса “Хлыст белой лошади”, на лбу у него выступили вены. — Я прекрасно знаю, что хуже других в навыках, но прошу героя-лекаря Гуаня сразиться со мной — даже если я не сумею отомстить за шиди и погибну от твоей руки, моя жизнь будет не напрасна!

— Что за вздор! — разозлился Гуань Хэмэн. Помолчав, он задумался, что и правда никогда не делал ничего, что не записано в трактатах по медицине, и слова Ян Чуйхуна трудно было оспорить. Возмущённый и подавленный, он взмахнул полами одежд и приготовился ударить. Но в этот момент Фан Добин одной рукой схватил левое плечо Ян Чуйхуна, другой — правое плечо Гуань Хэмэна, и надавил.

— Я ещё не договорил, хотите драться — подерётесь потом, препятствовать не буду. — Затем он правой ногой зацепил пытающуюся уползти Кан Хуэйхэ и оскалился. — Я ещё не закончил, куда это ты собралась?

Собравшиеся во дворе слегка вздрогнули, их удивлению не было предела, взгляды снова сосредоточились на Кан Хуэйхэ, а Фан Добин откашлялся и, довольный собой, разразился потоком слов.

— Прошлой ночью в час Тигра, закончив играть в “связанные стихи” со мной, Ян Чуйхун переоделся в тёмное и отправился убивать Гуань Хэмэна. В боевом искусстве он уступает Гуань Хэмэну, поэтому несколько дней караулил на постоялом дворе,