– Да, но с одним условием. Про Эбби ни слова. Она поехаладомой навестить мать и скоро вернется. Договорились?

– Конечно. Отлично!

Напротив них за столик уселся Эйвери с полной тарелкойкреветок. Принялся чистить их.

– Мы с Митчем только что говорили о Кэппсе, – обратился кнему Ламар.

– Не самая приятная тема для разговора, – буркнул Эйвери.

Митч смотрел, как он чистит креветки, и терпеливо ждал, покана столе не образовалась маленькая кучка – штук шесть. Тогда быстрым движениемруки он сгреб их со стола и отправил себе в рот.

Эйвери смотрел на Митча усталым печальным взглядом. Глазаего были красными. Он пытался как-то отреагировать на эту проделку, но тут жемахнул на это рукой и просто принялся пожирать неочищенные креветки.

– Жаль, что они без голов. С головами гораздо вкуснее, –проговорил он с набитым ртом.

Митч тут же подхватил с тарелки пригоршню и тоже захрустел.

– А мне больше по вкусу хвосты. Всегда ел с хвостами.

Ламар замер с бутылкой пива у рта и вылупился на них.

– Да вы шутите.

– Ничего подобного, – отозвался Эйвери. – Помню, когда я былеще мальчишкой и жил в Эль-Пасо, мы заходили недалеко в реку и забрасывалисети, и в них всегда была куча креветок. Мы пожирали их тут же, они еще бегали.– Панцири креветок так и хрустели на его крепких зубах; он остановился, чтобыперевести дух. – Голова – это самое вкусное, в ней же все соки, которые питаютмозг.

– Креветки в Эль-Пасо?

– Да, Рио-Гранде полна ими.

Ламар вновь отправился за пивом. Усталость, волнения,переживания, страхи – все это, да еще замешанное на изрядной доле алкоголя,быстро развязывало людям языки, в помещении становилось все оживленнее. МалышБобби наигрывал одну из композиций “Степпенволфа”. Даже Натан Лок сидел,улыбаясь и вставляя в общую беседу время от времени громкие фразы. Прямо-такисвой в доску парень. Рузвельт принес еще пива, положил на лед.

В десять вечера все решили спеть. На стул возле роялявзгромоздился Уолли Хадсон и, сорвав с себя галстук-бабочку, принялсяруководить хором, затянувшим довольно воинственно звучавшую австралийскуюзастольную песню. Ресторан к этому времени уже закрылся для публики, так чтоничье присутствие им не мешало. Следующим выступить решил Кендалл Махан.Когда-то в молодые годы он играл в регби в Корнелльском университете, с техвремен в его репертуар вошли весьма забористые песенки. Ему вторило голосовпятьдесят – пьяных и бесталанных, но совершенно счастливых.

Митч извинился и вышел в туалет. Какой-то мальчик изприслуги открыл заднюю дверь, и он оказался прямо на стоянке. На такомрасстоянии в доносившемся до его слуха пении было даже нечто приятное.Направившись к своей машине, Митч на полпути передумал и подошел к окну. Стоя втемноте у угла здания, он наблюдал и слушал. За клавишами сидел Кендалл,аккомпанируя хору, который с воодушевлением выводил полный непристойностейкуплет.

Веселые голоса счастливых и богатых людей. Взгляд Митчанеторопливо скользил с одного лица на другое. Многие уже раскраснелись, глаза улюдей начали приобретать не совсем трезвый блеск. Вот сидят перед ним егодрузья и коллеги – семейные положительные мужчины, у каждого дома жена и дети,– и каждый из них является участником чудовищного преступного сговора.

В прошлом году в этот же день Джо Ходж и Марти Козински пеливместе со всеми.

В прошлом году в это самое время он был в числе лучшихгарвардских выпускников, и на него так и сыпались предложения о приеме наработу.

И вот он уже стал миллионером, и очень скоро за его головубудет назначена награда.

Вот как много вещей может произойти за год.

Пойте, пойте же, братья.

Митч повернулся и зашагал к машине.

Около полуночи вдоль Мэдисон-стрит вытянулась цепочка такси,и богатейших в городе юристов, усадив на задние сиденья, развезли по домам.Оливер Ламберт был, без сомнения, самым трезвым из всех. Он-то и руководилэвакуацией. Итого пятнадцать машин с лежащими внутри партнерами и сотрудникамифирмы.

Именно в это время на другом конце города на Фронт-стритостановились два одинаковых “форда”-фургончика, раскрашенных желтым и голубым ис надписью по бортам “БОРЦЫ С ПЫЛЬЮ”. Датч Хендрикс распахнул ворота и позволилим въехать вовнутрь. Фургончики задним ходом подкатили к служебным дверям, изних высыпали восемь женщин в одинаковых комбинезонах и принялись выгружатьпылесосы, ведерки с тряпками и баллончиками аэрозоля. Затем из фургоновизвлекли швабры, половые тряпки, рулоны бумажных полотенец. Переговариваясьмежду собой, женщины входили в здание. Как было предусмотрено инструкциями,поочередно убирался каждый этаж, начиная с четвертого. По этажам ходилиохранники и внимательно поглядывали за уборщицами.

А женщины не обращали на них никакого внимания, говоря накаком-то своем языке что-то одно им понятное о корзинах для мусора, протиркемебели, чистке пылесосами и отмывании кафеля в туалетных комнатах. Среди нихбыла одна новенькая, которая двигалась чуть медленнее, чем ее подруги. Зато онабыла куда более наблюдательна. Когда охранник отворачивался, она тянула на себяручки выдвижных ящиков стеллажей и письменных столов. Она на все обращалавнимание.

Уже третью ночь она приходила в это здание заниматься уборкой,потихоньку узнавая все больше и больше. Кабинет Толара на четвертом этаже онаобнаружила в первую же ночь, от удовольствия она едва не рассмеялась.

На ней были грязные потертые джинсы и разбитые теннисныетуфли.

Комбинезона ей еще не выдали, только фирменную голубуюблузу, которая была чрезмерно велика, зато скрадывала ее фигуру, делала похожейна других уборщиц, толстых и бесформенных. На кусочке ткани, пришитом поверхнагрудного кармана, было написано ее имя: Дорис. Дорис, уборщица.

Когда женщины уже наполовину закончили с уборкой на второмэтаже, подошедший охранник велел Дорис и двум другим женщинам, Сьюзи иШарлотте, следовать за ним. Вместе с ним женщины вошли в кабину лифта. Онвставил в какое-то отверстие на панели ключ, и лифт опустился вниз, в подвал.Выйдя из лифта, охранник открыл другим ключом тяжелую массивную металлическуюдверь и жестом приказал им войти в довольно просторное помещение, разделенноеперегородками на множество отсеков. На каждом из столов в помещении царилбеспорядок из бумаг, повсюду стояли дисплеи компьютеров. Вдоль стен – черногоцвета наглухо закрытые стеллажи. Никаких окон.