Шрифт:
Интервал:
Закладка:
32
Подробнее о некрасовском анапесте см.: Гаспаров 1971: 86–88; Монахов. О семантическом ореоле трехстопного анапеста в поэзии К. см.: Ковалев: 103.
33
Ср. также позднейшую автополемику в открывающем сборник «Стихи о любви» ст-нии «От автора»: «И некрасовский скорбный анапест менять / на набоковский тянет меня! <…> А что Ленин твой мразь – я уже написал, / и теперь я свободен вполне!» (Кибиров 1994: 209).
34
Ср., например, в беседе К. с В. Куллэ: «Маяковский – он тоже советский… Я повторю за Карабчиевским, что Маяковский – советский поэт не по биографии, а по сути своей. И поэтому он – нормальный предтеча Вознесенского» (Кибиров 1998: 12). Подразумевается книга Ю. Карабчиевского «Воскресение Маяковского» (1985).
35
Причину, по которой К. взял себе псевдоним, он в интервью объясняет так: «Я подозревал, что человек, который увидит стихи, подписанные моей настоящей фамилией – Запоев, сочтет, что это псевдоним, и псевдоним очень дурного толка и вкуса. Во всяком случае, я бы сам так подумал. И я взял фамилию прабабушки. А фамилия мамы для псевдонима тоже не годилась, она была – Залеева…» (Кибиров 2008).
36
Ср. с мотивом «погребения» сталинской эпохи в песне Галича «Ночной разговор в вагоне-ресторане» [152], вошедшей в поэму «Размышления о бегунах на длинные дистанции» (другое название – «Поэма о Сталине», 1966–1969): «Все стоим, ревмя ревем, / / И вохровцы, и зэки» (Галич: 212) (подсказано нам А. Л. Осповатом).
37
Эти два стиха были впервые опубликованы как отдельное двустишие в издании: Мандельштам О. Собрание сочинений. Т. IV (дополнительный). Paris, 1981. С. 27.
38
Упоминаем об этом особо, поскольку «Родина» выступает в качестве одного из значимых открытых претекстов кибировского послания «Л. С. Рубинштейну» (1987–1988).
39
«Банное» мыло может считаться разновидностью туалетного, однако от популярных «Земляничного», «Цветочного», «Хвойного», «Красной Москвы» и других его отличали как «незамысловатый» запах (адепты советского мира описывают его как «естественный»), так и сравнительно невысокая цена.
40
Свое название от Беломорского канала унаследовали не только папиросы, но и мыло. Это одиозное название (в ряд вписываются названия типа «На посту» или «Колхозная победа») в 1930-е гг. не зря получают два таких массовых продукта потребления, как мыло и папиросы: ключевые для власти понятия и реалии должны были стать такой же повседневной частью быта советского человека, как и соответствующие запахи (Жирицкая: 260).
41
Между прочим, в местах общественного питания в СССР часто висели репродукции и вариации этих полотен, чтобы во время еды человек мог немножко помечтать об отдыхе на Юге. Синим цветом были обильно залиты советские открытки и кустарные раскрашенные фотографии, изображающие крымский рай.
42
Впрочем, у Иванова, возможно, подразумевается и недоедание «комсомолочек» и/или их незагорелость (прозрачная, голубая от астении, или белая, посиневшая от холодной воды кожа под ярким солнцем).
43
Дополнительные культурные ассоциации, связанные со стиркой, вновь отсылают к эпохе сталинизма – это «чистки», в конце 1920-х – начале 1930-х г., проходившие в партии и на отдельных предприятиях и позволявшие выявлять неблагонадежных или подозрительных граждан, а также поддерживать в обществе мобилизационно-тревожную атмосферу. Ср., например, в романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок» или у Мандельштама в ст-нии «Квартира тиха, как бумага…» (1933): «Какой-нибудь честный предатель, / Проваренный в чистках, как соль» (Мандельштам 1967: 196).
44
Процесс припоминания сопровождается у К. возникновением мотива болезни также, например, в «Романсах Черемушкинского района» (1988): «Жар гриппозный и слезы. / Мимозы на кухне твоей» (Кибиров 2001: 70).
45
Попутно отметим, что запах ковра, очевидно, относится к группе «домашних» запахов. Ср. в ст-нии К. «Щекою прижавшись к шинели отца…» (1996), где ковер выступает как атрибут «своего» пространства, неподвластный течению времени: важно знать, «что эта кровать, и ковер, и трюмо, /и это окно /незыблемы» (Кибиров 2001: 273).
46
Показательно, что «штандер» у Шендеровича оказывается единственным атрибутом «советского», способным вызывать если не ностальгию, то теплые воспоминания: «Исчезла эта игра и канула в Лету вместе с диафильмами про кукурузу – царицу полей и подстаканниками со спутником, летящим вокруг Земли. Кукурузы не жаль, подстаканников не жаль – штандера жаль. Хорошая была игра» (Шендерович: 25). Впрочем, каждому поколению свойственно описывать игры своего детства как безвозвратно ушедшие в прошлое.
47
О чтении «Москвы – Петушков» К. рассказывает В. Шендеровичу в интервью: «…то была просто потрясающая и, пользуясь выражением Блока, вернее, названием иконы Богоматери, нечаянная радость такая была, потому что я вдруг понял, что нет, ничего не кончилось. Возможно, даже это возможно описать точно, красиво» (Поэт Тимур Кибиров).
48
Приведем еще короткое воспоминание мемуариста из поколения К.: «В мое время был 100-процентный (но весьма для исполнителей опасный) способ сорвать урок в школе – насыпав кусочки карбида в чернильницы» (ЖЖ10). Ср. также в ст-нии М. Айзенберга «1953» (2008), в котором ольфакторные мотивы, в том числе запах карбида, тоже связаны с рефлексией о советском времени: «На портретах двойной упырь. / Острый запах – карбид и сера. / Воздух серый от стертых в пыль / поколений. Пыль еще не осела. / Как она провоняла вся, / та держава. Карбидом и «беломором» / мертвый дух как будто берут измором» (Айзенберг: 54).
49
Ср. также в ст-нии Вознесенского «Новогоднее письмо в Варшаву» (1961): «…и снег антоновкою пахнет» (Вознесенский 2001: 93).
50
Ср. с зачином знаменитого оттепельного ст-ния И. Эренбурга 1958 г.: «Да разве могут дети юга, / Где розы блещут в декабре, / Где не разыщешь слово «вьюга» / Ни в памяти, ни в словаре…» (Эренбург: 189).
51
Параллель подсказана нам А. Л. Осповатом.
52
Благодарим за справку Рустама Фахретдинова.
53
Другой источник, содержащий тот же мотив, – красноармейская песня «Там, вдали, за рекой» (1924, муз. народная в обр. А. Александрова, сл. Н. Кооля) [48]: «В небе ярком заря догорала <…> / Вдруг вдали у реки /