Получив столь неоспоримое доказательство, колектороткашлялся, поправил бобровый колпак, приказал солдатам отъехать.

– Простите, хм-м-м… Пожалуй, слишком уж я осторожен… Номне надо быть чутким! Больше сказать ничего не могу. Ну что ж, господинХагенау, можете…

– …ехать с нами, – запросто докончил голиард,предварительно незаметно подмигнув Рейневану. – Мы в Бардо. Вместе, потомукак кучкой-то веселей и… безопасней.

– Ты был, – догадался Рейневан, – в Зембицах.

– Был. И кое-что слышал… Вполне достаточно, чтобыудивиться, увидев вас здесь, в Голеньевских борах. Потому что разошлась весть,что вы в башне сидите. Ох, ну и приписали же вам грехов… Сплетничали… Если б явас не знал…

– Однако знаешь.

– Знаю. И сочувствую. Поэтому скажу: поезжайте с нами.В Бардо. О Господи… да не смотрите вы на нее так. Мало вам того, что вы ее полесу гоняли?

Когда едущая впереди группы девушка обернулась в первый раз,Рейневан даже вздохнул от изумления и разочарования. Как он мог спутать этудурнушку с Николеттой? С Катажиной Биберштайн?

Волосы у девушки действительно были почти такого же цвета,светлые, как солома, частый в Силезии результат смешения крови светловолосыхотцов с Лабы и светловолосых матерей с Ватры и Просны. Но на этом подобие иоканчивалось. У Николетты кожа была как албеастр, лоб же и подбородок этойдевушки украшали точечки угрей. У Николетты глаза были ну прямо васильки, упрыщатой девицы – никакие, водянистые и все время по-лягушечьи вылупленные, чтомогло быть результатом испуга. Нос слишком маленький и вздернутый, губы слишкомтонкие и бледные. Вероятно, что-то прослышав о моде, она выщипала себе брови,но с ужасным результатом – вместо того чтобы выглядеть модной, она выгляделаглупой. Впечатление дополняла одежда: тривиальная кроличья шапочка, а подопончей – серое дешевенькое пальтишко, прямо скроенное, сшитое из плохойшерсти. Катажина Биберштайн наверняка лучше одевала своих служанок.

«Дурнушка, – подумал Рейневан, – бедная дурнушка.Не хватает еще только оспинок. Но у нее все еще впереди».

У едущего бок о бок с девушкой рыцаря оспа – этого нельзябыло не заметить – была уже пройденным этапом. Ее следов не скрывала короткаяседая борода. Упряжь вороной, на которой он ехал, была сильно изношена, акольчуг вроде той, что была на нем, не носили уже со времен легницкой битвы.«Обедневший рыцарь, – подумал Рейневан, – каких много, провинциальныйvassalorum.[333] Везет дочь в монастырь. Куда же еще-то. Комутакая нужна? Только кларискам или цистерцианкам».

– Прекратите же, – прошипел голиард, –пялиться на нее. Нехорошо.

Что ж, действительно нехорошо. Рейневан вздохнул и отвелглаза, целиком сосредоточившись на дубах и грабах, растущих по краю дороги.Однако было уже поздно.

Голиард тихо выругался. А выряженный в легницкую кольчугурыцарь остановил коня и подождал, пока к нему подъедут. Мина у него была оченьсерьезная и очень угрюмая. Он гордо поднял голову, уперся рукой в бедро рядом срукоятью меча. Столь же немодного, как и кольчуга.

– Благородный господин Хартвиг фон Штетенкорн, –откашлявшись, представил его Тибальд Раабе. – Господин Рейневан фон Хагенау.

Благородный господин Хартвиг фон Штетенкорн некоторое времясмотрел на Рейневана, но вопреки ожиданиям не спросил о родственной связи сизвестным поэтом.

– Вы напугали мою дочь, милостивый господин, –высокомерно заметил он, – гоняясь за ней.

– Прошу извинить. – Рейневан поклонился, чувствуя,как краснеют у него щеки. – Я ехал за ней, поскольку… По ошибке. Еще разпрошу простить. И у нее тоже, если позволите, попрошу прощения, опустившись наколено…

– Это ни к чему, – отрезал рыцарь. – Простоне уделяйте ей внимания. Она очень робка. Несмела. Ер – доброе дитя. В Бардо еевезу…

– В монастырь?

– Почему, – насупил брови рыцарь, – вы такдумаете?

– Потому как очень благочестивы… то есть, –выручил Рейневана из неловкого положения голиард, – очень благочестивымивы оба выглядите.

Благородный Хартвиг фон Штетенкорн наклонился в седле исплюнул, совсем не благочестиво, зато абсолютно по-рыцарски.

– Оставьте в покое мою дочь, господин фонХагенау, – повторил он. – Совсем и навсегда. Вы поняли?

– Понял.

– Прекрасно. Кланяюсь.

Еще через час покрытый черным полотном воз увяз в грязи.Чтобы его вытянуть, пришлось привлечь все силы, не исключая Меньших Братьев.Естественно, до физической работы не снизошли ни дворяне, то есть Рейневан ифон Штетенкорн, ни культура и искусство в лице Тибальда Раабе. Бобровыйколектор ужасно занервничал в связи со случившимся, бегал, ругался, командовал,беспокойно посматривал на бор. Видимо, заметил взгляды Рейневана, потому что,как только экипаж высвободился и отряд двинулся, счел нужным кое-что пояснить.

– Понимаете ли, – начал он, заведя коня междуРейневаном и голиардом, – все дело в грузе, который я везу. По правдеговоря, довольно важном.

Рейневан не прокомментировал. Впрочем, он прекрасно знал, очем речь.

– Да-да. – Колектор понизил голос, немногоиспуганно осмотрелся. – На моей телеге мы везем не какой-нибудь шиш.Другому бы не сказал, но вы ведь дворянин из почтенного рода, и глаза у васчестные. Потому вам скажу. Мы везем собранные подати.

Он снова сделал паузу, переждал, не будет ли вопросов.Вопросов не было.

– Подать, – продолжил он, – назначеннуюфранкфуртским Рейхстагом. Специальную. Одноразовую. На войну с чешскимиеретиками. Каждый платит в зависимости от состояния! Рыцарь – пять гульденов,барон – десять, священник по пять с каждой сотни годового дохода. Понимаете?

– Понимаю.

– А я – колектор. На телеге находится то, что собрано.В сундуке. А собрано, надо вам знать, немало, потому что в Зембицах язаинкассировал не от какого-то барончика или Фуггеров. Поэтому неудивительно,что я так осторожничаю. Всего неделя, как напали на меня. Неподалеку отРыхбаха, после деревни Лутомья.

Рейневан и на этот раз ничего не сказал и не спросил. Толькокивал головой.