лежали, слипшиеся и неподвижные, тем отчетливей и сильнее это становилось. Прямо какой-то оргазм пролонгированного действия. Чертовски приятно, и на такое реально можно быстро подсесть. Не то чтобы я, и правда, был против такой охрененной зависимости. Даже, скорее, наоборот. Я готов к ней стремиться, можно даже сказать, нестись со всех ног. Но проблема в том, что пока сама Васюня не захочет стать постоянным источником моего кайфа, могу сколько угодно бежать, но так и не достичь желаемого. Все равно, что тот глупый осел за морковкой на удочке, дотянуться до которой ему просто не судьба. О, снова здорово! Опять кто-то, кто не совсем я обычный, завел свою заевшую пластинку. Надо вообще выбросить нафиг из своего лексикона это слово на «с». А еще я собираюсь прямо сейчас выяснить, где отныне пролегают между нами границы. Ну, то есть, как выяснить… скорее, уведомить мою занозу, что отныне их больше нет. И даже готов выслушать все ее доводы, почему это не так, которые обязательно будут. Ради бога, это же моя Васька, и когда у нее их не было! Поэтому я внимательно послушаю и подумаю, как их обойти. И откладывать это не собираюсь, а то знаю ее. Отойдет от пережитого, думать начнет, и давай опять, Сеня, начинай сначала.

— Васюнь! — шепотом позвал я. — Нам поговорить надо!

Усмехнулся, понимая, что прозвучало как-то по-дурацки, словно из нас двоих это я девица, желающая после первой же ночи развешать на все ярлыки и выяснить статусы. Но, во-первых, ночь у нас не первая, дай Бог, не последняя, и, во-вторых, я действительно хотел придать всему между нами определенность. Впервые в жизни. Вот ведь, значит, как это происходит. Живешь себе, твердо уверенный, что никогда не захочешь никаких ограничений и отказа от возможности просто идти вперед, не обременяя себя даже намеком на отношения. А тут раз — и лежишь после, пожалуй, самого охрененного секса в жизни, хмуришься и ломаешь голову, как бы так похитрее в эти самые отношения влезть, да так, чтобы наверняка. И самое главное, что воспринимается все как само собой, без напряга или каких-то там страстей и метаний, без грамма сомнения. Вот о чем говорил отец. Когда понимаешь, что этот человек твой, то это уже окончательно. И никакой там внутренней беготни туда-сюда не наблюдается и в помине. Странные мы, люди, создания, толком, выходит, и не знающие самих себя и своих истинных желаний, чего уж говорить об окружающих. Остается только одна насущная проблема — как заставить поверить этого самого своего человека, что он твой, и дергаться уже без вариантов? Загадка столетия, мля. Васька на мои слова никак не прореагировала. Это что, безмолвный отказ обсуждать свершившийся факт близости? Снова побег? Нет, так не пойдет!

— Ва-а-ась! — позвал громче и погладил по волосам.

Василиса протяжно вздохнула и чуть поерзала на мне, совершенно расслабляясь, но будя во мне мысли, далекие от спокойствия, и, замерев, засопела размеренно. Очевидно, разговор откладывается. Э-э-эх, и никакого тебе: «Сенечка, это было великолепно!» или «Тебе нет равных, любимый!» на крайняк. С другой стороны, чего я хотел? У нее денек был — никому не пожелаешь. Видно, вымоталась окончательно. Ладно, подождут разговоры.

— Никуда ты теперь от меня не денешься, — тихо заверил я мою спящую ледышку и обнял, стараясь максимально прикрыть от прохладного влажного воздуха снаружи.

Прикрыл глаза, вроде, на секунду, но проснулся и прищурился от того, что яркий солнечный луч, пробившись в трещину в толстом камне и преломившись в спутанном облаке Васькиных волос, бил прямо мне в глаза. Гроза закончилась и давно. Противная дергающая в такт пульсу боль в руке напомнила мне о том, что, может, я бы и хотел лежать вот так еще очень долго, да вот выбора у меня нет, надо шевелиться. Осторожно сместил с себя Василису, одновременно сдвигаясь, чтобы положить ее на нагретое мною уже место. Пощупал наши высохшие вещи и укрыл ее ими как мог тщательно. Василиса завозилась во сне, недовольно нахмурившись, но вскоре опять затихла. Позволив себе еще немного полапать ее хоть глазами, вздохнул от иррационального чувства потери ее веса, к которому почти привык за время нашего краткого сна, и заставил себя отвернуться. А то пошли уже мысли не в ту степь, да так, что чуть слюни не ручьем. Так, Сеня, романтика и фантазии потом, сейчас же неприглядная реальность. Сунул руку в рюкзак, вытащил телефон и тихо выбрался из дольмена. Огляделся, убеждаясь, что никто и ничто не будет угрозой Василисе за время моего недолгого отсутствия, и побежал в сторону скалы. Когда мы с отцом ходили сюда, сигнал ловил, если забраться на самый верх. Надеюсь, с тех пор ничего не изменилось. Раньше для меня подняться было нефиг делать, но сейчас я моментально покрылся испариной, и боль в руке усилилась в разы. Да, видно, воспаление идет приличным темпом, и надо побыстрее с этим что-то делать. В аптечке есть разве что стрептоцид, а он мне сейчас уже до одного места. Я еще не достиг вершины, а телефон уже пиликнул, извещая о входящем сообщении. И буквально через полминуты зазвонил. Отец.

— Привет, пап! — ответил я, переводя дыхание.

— Сынок… — в одном слове и облегчение, и обвинение.

— Пап, мы с Василисой в порядке, — сообщил я главное, а потом быстро пересказал события.

— Вот, значит, как, — с ледяной сдержанностью произнес отец. — Выходить к Возрождению будете или на Михайловский, где народу поменьше?

Никаких лишних слов и вопросов не по делу, упреков и ненужных сейчас эмоций. Знаю, позже он меня еще заставит разобрать ситуацию поминутно и пошагово, самому отметить каждую мою ошибку и невнимательность, чтобы впредь их не повторять. Но сейчас для этого не время.

— Ребятам мне позвонить, чтобы вам организовали встречу? — уточнил отец.

— Я сам.

— Заряда в телефоне хватает? — на заднем плане какие-то голоса, видно, отец вышел из палаты, набрав меня. Ну, кто бы сомневался. Уж Марине он ни за что сейчас не позволит даже заподозрить, что что-то не так. Хотя и в любое другое время тоже.

— Да, пап.

— Василиса сильно напугана? — вот теперь отец не стесняется позволить проявиться беспокойству в голосе.

— Меньше, чем ожидал бы.

— Она хорошая девочка.

— Лучше всех, — несмотря на серьезность разговора, не смог сдержать улыбки.

— Очень плохо, что мы допустили ее невольное участие в этом, — отец ясно давал понять, что разделяет со мной вину, но желание улыбаться тут же пропало.

— Знаю. Сделаю выводы.

— Где прятать ее будешь?

— Я еще