В доме по-прежнему беготня. Они снуют с ведрами в прачечную и обратно.

– Пора.

Две уродливые стрелки. Прошло четыре минуты сорок четыре секунды с тех пор, как Лео шагнул из машины в малиновые кусты, куда папа сейчас аккурат падает, и с тех пор, как они первый раз миновали бельевую веревку, о которую папа сейчас оцарапал щеку и подбородок. Совсем немного времени.

На обратном пути Лео закрывает глаза и не открывает их всю дорогу, которая кажется очень долгой, словно едут они на другой конец Швеции.

Он видит полицейскую машину, как только папа тормозит, как только он сам открывает глаза.

Возле их подъезда. Черно-белая машина. Запаркованная наискосок перед высоткой, отчетливо различимая в свете уличного фонаря.

Никогда раньше он не видел полицейскую машину так близко от своего дома.

Обычно они паркуются подальше или на стоянке и идут оттуда пешком. Но чтобы так, прямо у подъезда, как бы блокируя дверь…

– Все будет хорошо.

Лео еще больше съеживается на заднем сиденье.

– Мы – семья. Верно? И если будем держаться заодно, как положено семье, все будет хорошо.

Передние дверцы полицейской машины открываются одновременно. Полицейских двое. Немолодой мужчина, даже постарше папы, и женщина, а ему нечасто доводилось видеть полицейских-женщин. Направляются прямо к их машине, прямо к папе.

– Иван Дувняк?

Их хорошо слышно, хотя все стекла подняты, и они стучат по стеклу, пока папа его не опускает.

– Да?

– Вы поедете с нами.

– Какого черта?!

– Вы прекрасно понимаете, почему мы здесь.

Папа мотает головой, старается говорить разборчиво, не бормочет себе под нос, шевелит губами.

– Нет. Понятия не имею. – Он оборачивается назад. – Сынок, ты понимаешь, о чем они толкуют?

Папа наклоняется ближе, от него разит перегаром, так же сильно, как бензином и дымом, въевшимися в рукав куртки.

И они видят его.

– Нет, папа, я не понимаю, о чем они толкуют.

Старший полицейский кивает на Лео:

– Иван… здесь дети.

Женщина обходит машину, в руках у нее наручники.

– Идемте с нами. Добровольно.

Она ждет, а папа – проходит целая вечность – пожимает плечами.

– Лео?

– Да?

– Ступай домой, присмотри за братьями.

– Папа, я…

– Ступай домой! Присмотри за братьями.

Полицейская с наручниками открывает дверцу,

и папа протягивает ей руки, ладонями вверх. Двое в форме по сторонам – он шагает к полицейской машине, садится на заднее сиденье. Потом черно-белая машина отъезжает, папа оглядывается, и они смотрят друг на друга, недолго, но все-таки.

Лео осторожно поворачивает дверную ручку, разувается и крадется в комнату, не включая свет. Винсент, как порой бывает, лежит в постели вверх ногами, что-то невнятно бормочет во сне. Но Феликс просыпается. А может, он и не спал.

Как же трудно объяснить – по крайней мере, среди ночи, – что мама не вернется. А объяснив это, трудно объяснить, что и папа домой не придет. Но Лео кое-как объясняет, и Феликс слушает, а когда Лео заканчивает, звонит телефон. Мама. Спрашивает, все ли дома, а когда он отвечает, что все, она говорит, что передумала и сейчас приедет. Прямо сейчас.

Он бежит на кухню, открывает шкафчик под рабочим столом, достает две бумажные сумки.

Сейчас приедет мама, и когда она приедет, кухонный стол должен выглядеть как полагается.

Канистра с бензином. Остатки наволочки. Две бутылки.

Сигаретные окурки, билеты лото, пакеты из-под сахара.

Он складывает все это в сумки, запихивает их под мойку.

Без канистры, наволочки и бутылок стол будет обыкновенным кухонным столом, и им не понадобится говорить об этом.

Он снова протирает стол губкой, моет кастрюльку, нюхает, моет снова, пока запах вина не пропадает. Перед самым маминым приходом. И внутри у него так хорошо. Он спешит ей навстречу и неожиданно видит еще двоих.

– Лео, это… полиция.

Это не вопрос. И он не отвечает.

– Ты понимаешь? Они осмотрят нашу квартиру. А потом… хотят немного поговорить. С тобой.

В нашей квартире только мы.

– Я устал.

Здесь живем мы – Винсент, Феликс, мама, папа и я.

– Я понимаю, дорогой. Но это не займет много времени.

Эти двое… им здесь не место.

– Потом они уйдут. Лео, ты согласен?

Они везде: в коридоре, на кухне, в комнате Винсента, в его и Феликсовой комнате, в спальне мамы и папы, в мастерской, в гостиной, даже в ванной и на балконе. Открывают и закрывают шкафы, ящики, чуланы, двигают обувь, солдатиков, рисунки и цветочные горшки. Рассматривают самодельную боксерскую грушу и золотую рукоять сабли, небрежно сунутой в синие бархатные ножны над большим набором старых инструментов. Все это время Лео стоит на пороге кухни. Даже когда они открывают шкафчик под мойкой и вытаскивают две бумажные сумки и обрывки наволочки, от которой по-прежнему пахнет мамой.

– Привет, Лео, – говорит тот полицейский, что покрупнее, и пытается улыбнуться ему. – Твоя мама все правильно сказала. Я работаю в полиции. И хочу с тобой поговорить. Совсем недолго.

Лео никогда еще не встречал полицейских, которые не носят форму, этот мужчина одет в длинное пальто, вроде папиного, только светлое, и показывает на недавно отмытый кухонный стол.

– Это… неопасно. И ты ни в чем не виноват. Все случившееся не твоя вина, Лео. Я просто задам тебе несколько вопросов. Мне нужно знать, что произошло, когда вы с папой разъезжали по округе.

Он выдвигает кухонный стул, папин стул, садится, кладет на стол блокнотик на пружине и карандаш.

– Расскажи мне, Лео. Ты сидел в машине. А папа был за рулем. Куда он поехал?

– Я не хочу рассказывать.

– Почему не хочешь?

– Не хочу, и все.

– Попробуй.

– Не хочу.

– Лео! Я с тобой говорю.

– Не хочу.

Лео смотрит в пол, а чертов полицейский уходит в коридор, возвращается с его зимней курткой, кладет ее на блестящий кухонный стол. Ну и ручищи у него, но Лео знает, какими бы сильными они ни казались, им нипочем не сломать разом пять палочек от мороженого.

– Куртка пахнет дымом. Ты чуешь?