– Можно коч сделать сейчас, а уйти ближе к весне, только не опоздать, не утерять попутный ветер! – с тоскливым лицом проворчал Ретькин. – К тому времени обязательно кто-то на кого-то обидится, со всеми перессорится и будет пополнение. Зимовали на острове, знаем!

И снова они чертили на песке Новую Землю, высмотренную издалека, многочисленные острова, кто как их помнил. И всегда выходило по-разному. Федот выменял на бисер хорошо отмятую кожу, замесил сажу на клею, вываренном из рыбьих костей, начертил карту Великого Камня от Байкала до обойденного Носа с Индигиркой, Колымой, Мотыклеей, Ахотью-Охотой, с помощью Пантелея Пенды нарисовал берега Большой Земли, на которую был выброшен.

11. Обманная река

Зима, запершая кочи Федота Попова в заливе с песчаной отмелью, богатой заморными клыками, на Колыме переживалась со смутами и раздорами. Втянутые в них отпускной грамотой Василия Власьева, данной Семену Моторе, беглые казаки, торговые и промышленные люди боялись быть опоздавшими или обманутыми. Стадухин грозил не пустить власьевских самовольщиков с Колымы на Погычу–Нанандару–Анадырь, обещал взять в поход всех гулящих и промышленных людей подъемом Михайлы Баева и Анисима Мартемьянова. Его противники держали в напряжении своих должников, не давая им расходиться и спокойно промышлять, и все беспрестанно следили друг за другом.

Самого Михея Стадухина всю зиму мучили нехорошие предчувствия. На Николу студеного – волчьего свата в полусне-полуяви он сел на нарах. В зимовье были темень и холод, в очаге едва розовели подернувшиеся серым пеплом угли. Михей поболтал пятками, нащупал мешки с костью и с удивлением вспомнил, что давно уж нет под ним пестуна, а снился он не к добру. Казак перекрестился, сунул ноги в ичиги, подбросил щепок на угли. Прикрыв ладонью смятую бороду, раздул огонь. Закашлял, закряхтел Бугор, переворачиваясь с боку на бок, высунул нос из-под одеяла, спросил шепотом:

– Что опять?

– Или острог в осаде, или заговор против меня! – так же шепотом ответил Стадухин.

– Немудрено! – зевнул Бугор, открыв лицо со спутавшимися в ком волосами и бородой, сквозь них разгоравшимся огоньком очага отсвечивали глаза. – Сон видел, или что? – спросил громче и с хрустом в костях потянулся, выползая из-под одеяла.

С треском вспыхнула растопка, ярко высветив озабоченное лицо старшего Стадухина. Бугор, свесившись с нар, накидал на нее дров. Услышав голоса, в дверь зимовья протиснулся обледеневший, покрытый куржаком Юша Селиверстов. Он стоял в карауле с полуночи.

– Чую нутром! – ответил Бугру старший Стадухин.

– Если брат чует – надо идти! – пробормотал Тарх и тоже сел на нарах. – Уж я-то знаю!

– По такой стуже, в Нижний? – припав к огню, заскулил Юша необычным для него тонким голосом и, как червь из норы, стал выкарабкиваться из обледеневшего тулупа.

На Крещение Господне в зимовье приволоклись двое обмороженных гулящих и донесли, что ватаги торговых людей Костромина и Захарова сходятся в Нижнеколымский острог. С братом, с верными беглыми казаками Василием Бугром и Евсейкой Павловым, с охочими Юшкой Трофимовым, Иваном Казанцем, едва оправившимся от ран, атаман Стадухин ушел по льду протоки к Нижнему острогу. Под лыжами и полозьями нарт шелестел сухой сыпучий снег, хрустела затянувшаяся наледь, от стужи с грохотом трескался лед реки. Намаявшись волчьим сном ночлегов в снежных ямах, шестеро зимовейщиков с двумя возвращавшимися гулящими людьми подходили к острогу. В виду его они стали двигаться крадучись, высматривая, нет ли осады: возле тына было натоптано больше обычного, ворота распахнуты.

– Не пойму! – пробубнил Бугор в обмерзшую бороду, – то ли никого не боятся, то ли сдурели.

– Кабы чукчи острог не обобрали! – прогнусавил Казанец и шумно прочистил хлюпавший нос.

Караульные на тыне все-таки были, насторожившиеся путники их высмотрели, и те заметили приближавшихся людей, не узнать своих не могли, но вместо того чтобы встретить, забегали, стали запирать ворота. А когда те подошли – со скрипом и клацаньем заложились изнутри брусом.

– Кто на приказе? – заколотил пятками в калитку старший Стадухин. – От кого запираетесь, дети блядины? Я этот острог строил, я его от чукчей спасал, разнесу в щепки – не будет мне суда!

Бугор с Евсейкой и Юшкой, Тарх с Иваном, задрав головы, поносно орали на острожников. Михей выхватил из-за кушака топор, стал рубить самое слабое место, где с другой стороны, изнутри, калитка держалась на им же сделанных из сучьев навесах. Тарх топтался за спиной брата, шмыгал носом, с опаской поглядывал на тын. Бугор с Евсейкой тоже схватились за топоры. Полетела щепа. В четверть часа они бы вырубили места навесов и выломали проход. Над частоколом показалась покрытая лисьей шапкой голова Семена Моторы, рядом с ним мельтешили испуганные лица гулящих людей.

– Ты кого ворота-то ломаешь? – попытался строжиться Семен. – Сам потом делать будешь.

– Уже делал, когда ты с Митькой Зыряном меня ругал. Раком всех поставлю! – пригрозил, отступая от калитки и задирая голову. Он знал наверняка, что стрелять служилые и промышленные не посмеют.

Калитку открыли. Путники ворвались, злословя собравшихся в остроге людей. Народа здесь было слишком много для зимы. Среди них десяток переметнувшихся к Власьеву беглых ленских казаков.

– Вон что! – заскрипел зубами Михей Стадухин. – Тайком от меня на Погычу собрались!

– Не на Погычу, на Анадырь! – воротя нос, пробубнил Мотора. – У меня отпускная от приказного!

– Знаю, кто Ваське зад вылизал и выманил ее! – злословил Бугор, не меньше Стадухина возмущенный, что его не пускали в острог. – Знаем, кто тебя, дурака, долгами опутал и принудил ее взять.

– Сколько говорить – Анадырь и Погыча одно и то же! – потрясая топором, кричал Михей. – Сколько мою наказную читать? Всем новым землям за Колымой, всему ясаку и моржовому промыслу – я и только я начальный человек. Ваське дальше Колымы совать нос не велено!

Восемь пришлых по-хозяйски затопили баню. Им с радостью помогали зимовавшие при остроге гулящие люди.

– Где Ивашка Баранов? – остывая, стал выспрашивать Михей.

– Ушел в Верхний, – охотно делились новостями. – В Среднем на приказе Мишка Коновал. Михайла Баев неподалеку, на бедных ухожьях. Чукчей боится.

– Сходите к нему, скажите, что я пришел! – приказал Михей, взглядом и тоном подавая надежду, что не забудет услуги.

Никита Семенов, Артемка Солдат, Пашка Кокоулин, Федотка Ветошка как-то незаметно разошлись по службам. При Моторе остался один Пинега. Так же постепенно уходили промышленные люди. На Срететье Стадухин проснулся со странным ощущением, что вокруг пустота. Кинулся искать Мотору, его не было, не было никого из казаков, кроме Пинеги, и гулящих, которым обещал подъем Михайла Баев.

– Ушел! – в ярости закричал Стадухин. Кинулся искать воротника, и того не было. – Сговорились! – Недоумевал.

Солнце еще только розовило морозную хмарь востока. Снег был сыпуч, без наста, по нему далеко не уйти. Ватага Моторы могла двигаться только по обдутому руслу реки. Старший Стадухин разослал посыльных к промысловым ватагам Баева и Мартемьянова. Бросив промыслы, баевские люди вернулись в острог. Среди них на четверть были ходившие в морской поход. Баев не меньше Стадухина обеспокоился ранним бегством Моторы, с которым по власьевской отпускной грамоте ушли девять беглых казаков и три десятка промышленных.