с другой – политической мотивацией самих допрашиваемых. Как было сказано выше, критика партии Евдокимовым, несмотря на одновременные утверждения о ее банкротстве, подавалась как критика политическая, как приверженность прежним программным пунктам оппозиции. С этой точки зрения речь должна была идти в первую очередь о методах руководства, а не о результатах проведения этих методов в жизнь. Сами оппозиционеры видели главный грех ЦК в голом «эмпиризме», пренебрежении программными положениями и долгосрочными последствиями принимаемых мер, поэтому критиковались только отдельные шаги: «посевные площади нельзя считать все», «правительство <…> растранжирило все запасы».

С точки зрения политической мотивации допрашиваемых можно предположить, что предметное обсуждение того положения, к которому экономическая политика 1932–1933 годов привела сельское хозяйство, могло не без оснований восприниматься ими самими как удар ниже пояса, наносимый партии, членами которой они были и в верности которой заверяли следователей. Более того, такое обсуждение могло только усугубить положение бывших оппозиционеров, если трактовать его как очередную враждебную вылазку. С точки зрения же самого следствия включение подобной темы в список оппозиционных разговоров, очевидно, было невозможно, поскольку только подтвердило бы, что «размеры недородов на Украине и Северном Кавказе преувеличивались» зиновьевцами не из голой злобы и зависти, а подтверждались действительной катастрофой сельского хозяйства.

7 августа 1932 года постановление ЦИК и СНК СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», принятое по инициативе Сталина, ввело в правовой оборот понятие «хищение социалистической собственности». Были установлены жестокие меры пресечения: лишение свободы на 10 лет с конфискацией имущества, а при отягчающих обстоятельствах – расстрел виновного с конфискацией его имущества. Стоило заведующему сектором литературы НИИ национальных культур при СНК ДАССР Лабори Гилелевичу Лелевичу коснуться этого закона, как Каменев улыбнулся и заметил: «Что ж, это очень гуманное решение, когда мужика расстреливают за украденный колос!»[689]

Когда в 1933 году партия и правительство опубликовали решение о зернопоставках, «члены нашей организации начали это решение дискредитировать, – сообщал Елькович. – Сначала этот обстрел велся нами под флагом „колхозник все равно не поверит“, а потом <…> под флагом того, что в колхозах будут возрождаться собственнические и частнокапиталистические тенденции»[690]. Любопытно, к каким формулировкам прибегал Елькович, рассказывая о тактике своей «организации». С его слов, она вела обстрел постановления ЦК под флагом определенных лозунгов. Интересно, что формулировка «вести обстрел» применялась до этого главным образом к массовым кампаниям в печати, дискуссиям и критическим высказываниям, ориентированным на публику. В случае же с бывшими оппозиционерами речь в реальности шла о встречах, насчитывавших не более 5–10 человек, а то и о беседах один на один. Конечно, и публичная, и частная речь коммуниста никогда не шла ни о чем ином, кроме политики и, собственно, коммунизма. Коммунист оставался таковым всегда, однако регистры и жанры высказываний различались. Дружеский разговор о совместных политических баталиях отличался от публичной речи о текущей политике партии, направленной на завоевание симпатии массовой аудитории. Кампания против подпольного зиновьевского центра стерла это отличие. Отныне разговор на кухне был равнозначен выступлению перед всем населением Советской России. Следствие поступало с категориями пространства так же, как и с категориями времени. Если партиец, вставший в оппозицию к ЦК однажды в прошлом, мог остаться таковым навсегда, то и критика партии в частной беседе могла рассматриваться как публичная кампания. Враг мог заразить своей клеветой умы доверчивых граждан в любой точке Советского Союза.

Бакаев вспоминал настроения осени 1933 года: «Встреча на квартире Горшенина; были Евдокимов, Горшенин, я, Костина, Кожуро и еще кто-то, сейчас не помню. Присутствующие стали высказываться о хлебофуражном балансе: Горшенин и Евдокимов резко критиковали состояние баланса, указывали на исключительно тяжелое положение с хлебными ресурсами в стране, что положение непоправимо»[691]. Помнила встречу 1933 года и жена Бакаева, Костина: «Горшенин и Евдокимов нам рассказали, что положение с хлебными ресурсами страны тяжелое, что трудно будет выправить положение, что на Украине имели место большие перегибы при проведении хлебозаготовок». Здесь же был затронут вопрос о решении ЦК и СНК о хлебопоставках, «и мы пришли к заключению, что решение было вынесено с запозданием, что, если бы решение было принято весной, оно бы стимулировало более устойчивые настроения в деревне»[692].

На основании этой информации оппозиционеры сформулировали вывод о том, «что в связи с голодом в ряде областей и отсутствием личной заинтересованности колхозников последние в случае войны „не будут воевать“». Источником этого мнения «являлся старый троцкистский тезис о Клемансо»[693]. Редактор газеты «За кадры связи» Михаил Петрович Стремяков вспоминал, как летом 1934 года коллега-литератор Илларион Виссарионович Вардин спросил его: «„Доволен ли мужик советской властью?“ Я восторженно привел несколько фактов из зажиточной жизни колхозников, и после этого Вардин задал еще вопрос, несколько удививший меня, а именно: „Что будут делать мужики, если нам объявят империалисты войну?“»[694]

Благосостояние колхозной деревни зависело от индустриализации, так что суд не удивился, когда Евдокимов перешел к этой теме: «В вопросах индустриализации опять-таки мы подбирали все факты, а когда фактов не было, высасывали их из пальца, пользовались разными слухами и слушками, сплетнями с тем, чтобы найти в окружающей обстановке все то, что могло бы, по нашему мнению, подкрепить нашу оценку действительности хода индустриализации, а не ту оценку, которую ставила партия и которая была правильной». Оппозиция тонула в эмпирике, проходила мимо глубинной «сущности» социалистического преобразования.

Мы не только подбирали эти факты как отдельные факты, показывающие, что партия при неправильном руководстве, осуществляемом центральным комитетом во главе с т. Сталиным, на этом пути, на пути индустриализации несет излишние громадные накладные расходы и экономического, и политического характера, – нет, у нас была своя общая отрицательная оценка всего того, что происходило в этой области. Мы говорили, например, что то, что дается для всеобщего сведения о ходе индустриализации, не соответствует тому, что есть в действительности. Мы говорили, что центральный комитет обманывает партию, обманывает рабочий класс в этом вопросе, представляя положение вещей, которое резко рознится от действительного положения вещей. Наше отношение к таким затруднениям, какие, естественно, встречались на первых шагах таких гигантов, как тракторостроительные заводы, не отличалось от отношения к этим затруднениям международной буржуазии. Мы говорили, что индустриализация проводится без точного учета ресурсов страны, без должного сосредоточения и усиления на действительно решающих звеньях и объектах, что поэтому сами планы являются планами нереальными, перенапряженными, и что это ведет к громадным неувязкам отдельных решающих элементов народного хозяйства. Например, мы брали затруднения на железнодорожном транспорте и выводили заключение, что если бы индустриализацию проводить не так, как она