— Не знаю, — честно признался я. — Так когда?

— Думаю, до. Да, до. Потом она ко всему потеряла интерес,даже забыла, что жестянку нужно в несчётный раз бросить в пруд. Я принёс суп веё любимой кружке, но Элизабет оттолкнула кружку так резко, что выплеснула супна свою бедную руку. По-моему, она этого даже не почувствовала. Эдгар, почемуты задаёшь всё эти вопросы? Ты что-то знаешь? — Он кружил по комнате с прижатымк уху сотовым телефоном. Я буквально видел это.

— Ничего. Шарю в темноте, ничего больше.

— Да? И какой рукой?

Я запнулся, но мы прошли вместе долгий путь и столькопережили, что лгать я не мог, пусть правда и тянула на безумие.

— Правой.

— Хорошо. Хорошо, Эдгар. Мне бы хотелось знать, чтопроисходит, вот и всё. А что-то происходит, это точно.

— Может, ты и прав. Как она теперь?

— Спит. А я тебе помешал. Ты работаешь.

— Нет. — Я отбросил кисть. — Думаю, картина закончена, и,пожалуй, на какое-то время с живописью я завязываю. Отныне и до выставки я будутолько гулять и собирать ракушки.

— Похвальные мысли, но не думаю, что у тебя получится. Ты жетрудоголик.

— Ты ошибаешься.

— Ладно, ошибаюсь. Мне не впервой. Собираешься завтра к намзаглянуть? Вдруг она придёт в себя? Хотелось бы, чтобы это произошло при тебе.

— Обязательно приду. Может, покидаем теннисные мячи.

— Я с удовольствием.

— Уайрман, вот что ещё. Элизабет когда-нибудь рисовала?Уайрман рассмеялся.

— Кто знает? Я спросил её однажды, и она ответила, что едвасможет нарисовать человечков из палочек и кружочков. Сказала, что её интерес кживописи такой же, как у некоторых богатых выпускников колледжа к футболу илибаскетболу. Ещё пошутила об этом…

— «Если не можешь быть спортсменом, дорогой, тогдаподдерживай спорт».

— Точно. Откуда ты знаешь?

— Старая присказка, — ответил я. — До завтра.

Я положил трубку, постоял, наблюдая, как вечерний светподжигает закат над Заливом. Закат, рисовать который у меня не было нималейшего желания. То же самое она сказала Джину Хэдлоку. И я не сомневался,спроси я других, не раз и не два услышал бы: «Она ответила, что едва сможетнарисовать человечка из палочек и кружочков. Сказала, если не можешь бытьспортсменом, тогда поддерживай спорт». Почему? Потому что честный человек инойраз может попасть впросак, тогда как опытный лгун никогда не меняет своейверсии.

Я не спросил Уайрмана о красной корзинке для пикника, норешил, что ничего страшного. Если она на чердаке «Эль Пала-сио», то будет там изавтра, и послезавтра. Я сказал себе, что время ещё есть. Разумеется, мы всегдатак себе говорим. Представить не можем, что время истекает, и Бог наказываетнас за то, что мы не можем себе этого представить.

С нарастающей неприязнью я посмотрел на «Девочку и корабль №8» и набросил на картину простыню. Красная корзинка для пикника на бушприте таки не появилась. Я больше не прикоснулся кистью к этой картине, последнемубезумному потомку моего первого рисунка, сделанного в «Розовой громаде»,который я назвал «Здрасьте». «№ 8», возможно, стала лучшим моим творением, но,так уж сложилось, об этой картине я практически забыл. До самой выставки. Затопотом уже не забывал никогда.

Корзинка для пикника.

Чёртова красная корзинка для пикника, заполненная еёрисунками.

Она просто преследует меня.

Даже теперь, четыре года спустя, я продолжаю игру«что-если», гадая, в какой степени всё изменилось бы, если б я отложил всторону все остальное и сосредоточился на поисках корзинки. Она нашлась (еёотыскал Джек Кантори), но было уже слишком поздно.

А может (полной уверенности у меня нет), ничего бы неизменилось, потому что некая сила уже пришла в движение, и на Дьюма-Ки, и вголове Эдгара Фримантла. Могу я сказать, что эта сила привела меня на Дьюма-Ки?Нет. Могу сказать, что не приводила? Нет, этого я тоже сказать не могу. Нокогда март сменился апрелем, сила эта набрала ход и украдкой начала расширятьзону воздействия. Эта корзинка.

Проклятая корзинка для пикника. Она была красной!

Надежды Уайрмана, что Элизабет начнёт восстанавливать связьс реальностью, не оправдались. Она сидела в инвалидном кресле, что-то бормочасебе под нос, время от времени требовала сигарету надтреснутым крикомстареющего попугая. Уайрман нанял Энн-Мэри Уистлер, из «Частного центра уходаза больными», и теперь она приходила и помогала ему четыре дня в неделю.Энн-Мэри сняла с плеч Уайрмана немалую часть забот, но легче ему не стало:сердце щемило по-прежнему.

Но я если это и замечал, то лишь краем глаза. Одинапрельский день сменялся другим, таким же солнечным и жарким. И под жарой яподразумевал не только температуру воздуха.

После публикации интервью Мэри Айр я стал местнойзнаменитостью. В Сарасоте всегда был спрос на художника. Особенно на художника,который раньше строил банки, а теперь повернулся спиной к мамоне. А ужоднорукому художнику ярчайшего таланта цены просто не было. Дарио и Джиммиорганизовали ещё несколько интервью, включая съёмку на «Шестом канале». Из ихсарасотской студии я вышел с жуткой головной болью и подаренной мне наклейкойна бампер «ШЕСТОЙ КАНАЛ — ПОГОДА СОЛНЕЧНОГО БЕРЕГА». Я прилепил её на козлы,рядом с надписью «ЗЛЫЕ СОБАКИ». Не спрашивайте меня почему.

Ещё я занимался организационными вопросами встречи ирасселения гостей. Уайрман к тому времени был слишком занят, пытаясь убедитьЭлизабет глотать что-нибудь более существенное, чем сигаретный дым. С Пэм яговорил каждые два-три дня, сверяя список гостей из Миннесоты и маршруты тех,кто прилетал из других мест. Илзе звонила дважды. Веселье в её голосепоказалось мне натужным, но я мог и ошибаться. Мои попытки выяснить что-либо оеё любовной жизни вежливо, но твёрдо пресекались. Звонила Мелинда — спросить,какая у меня окружность головы. Когда я полюбопытствовал, зачем ей это нужно,она ушла от ответа. Пятнадцатью минутами позже, когда дочь положила трубку, явсё понял: она и её французский бойфренд действительно собирались купить мнеэтот чёртов берет. Я расхохотался.

Репортёр «АП» из Тампы приехал в Сарасоту. Хотел приехать наДьюму, но мне претила даже мысль о том, что какой-то репортёр будет бродить по«Розовой громаде» и слушать разговоры ракушек, которые я уже привык считатьсвоими. Так что интервью он взял у меня в галерее «Скотто», а приехавший с нимфотограф сделал фотографии трёх специально отобранных для этой цели полотен:«Розы, вырастающие из ракушек», «Закат с софорой» и «Дьюма-роуд». Я был вфутболке с надписью на груди «Рыбный ресторан „Кейси-Ки“», и эту мою фотографию(с культёй в рукаве и повёрнутой козырьком назад бейсболкой на голове) увиделався страна. После этого телефон взорвался. Анжел позвонил и говорил двадцатьминут. В какой-то момент он заявил, что всегда знал: это во мне есть. «Что?» —спросил я. «Дерьмо, босс», — и мы хохотали как безумцы. Позвонила Кэти Грин. Яуслышал всё о её новом бойфренде (тот ещё тип!) и о новом комплексе лечебнойгимнастики, который пациент может выполнять самостоятельно (это потрясающе!). Ярассказал ей о том, как Кеймен внезапно появился на лекции и спас меня отпозора. К концу нашего разговора она плакала и говорила, что у неё никогда небыло такого мужественного, вернувшегося практически с того света пациента.Потом сказала, что при встрече заставит меня улечься на пол и сделать пятьдесятподъёмов. В довершение всего доктор Тодд Джеймисон, стараниями которого я непревратился на всю оставшуюся жизнь в человекобрюкву, прислал мне бутылкушампанского и открытку с надписью: «Мне не терпится увидеть Вашу выставку».