— Будете шуметь, урою, — пообещал охранник и скрылся задверью. Несколько секунд они молча слушали грохот замков, тяжелые шаги полестнице.

— Знаешь, у меня из головы не выходит, как Руслан обозвалнашу маму проституткой, — внезапно произнесла Ира и, приподнявшись на локте,взглянула сверху вниз на сестру. — Может, стоило его убить за это?

— Конечно. — Света, оскалилась и открыла глаза. — Повесить.Я бы с удовольствием это сделала.

— Наша мама не была проституткой, — хмуро отчеканила Ира.

— Какая разница, кем она была, если мы ее никогда не видели?Может, ее вообще не существовало. Мы с тобой подкидыши, врожденные сироты, —пробормотала Света и после долгого молчания громко спросила:

— Как ты думаешь, что они сделают с Лариской?

— Уроют. Если поверят нам, а не ей.

— А если наоборот?

— Наоборот не будет. Просто потому, что мы им нужней. Мыперспективней. Она ведь олигофренка, ты разве не знаешь?

— Кто, Лариска? — Света приподняла брови.

— Ну да, у нее диагноз. Она сама недавно мне сказала. Тызнаешь, как она любит поплакаться, какие все вокруг гады, какая она бедная,беззащитная сиротка, которую всякий норовит обидеть. — Ира тут же скорчиласоответствующую гримасу, жалобную и глупую.

— Между прочим, у нас с тобой тоже диагноз. Ты помнишьпсихиатршу в интернате?

— Еще бы, — хохотнула Ира, — эту сучку я до смерти незабуду. Помнишь, как ей положили тухлое яичко в сапог? — Ира подмигнула, и лицоее смягчилось, ей было приятно погрузиться в воспоминания семилетней давности.

— Да, — эхом отозвалась Света, — потом устроили жуткоеследствие, нас в одних трусиках, босиком выстроили на всю ночь в физкультурномзале, причем сообразили собрать только тех, кому эта гадина написала чертовдиагноз. Знали, сволочи, откуда ветер дует. Хорошо, что никто не сознался иникто никого не заложил. А холодно было и жутко. Директриса ходила вдоль строяв пальто, в шапке, следила, чтобы мы за руки не держались. Так ведь и неузнали, кто это сделал, даже мы не узнали.

Ира вздохнула и нежным, кошачьим голоском произнесла:

— Я это яичко месяц хранила в картонке от электрическойлампочки, все думала, как бы использовать. Сначала хотела подложить в сумкунашей классной, но потом пожалела. Она ведь неплохая была, в сущности, не злая.А вот психиатршу я ненавидела. Ох, какой же был кайф, когда я влезла во времяурока в учительскую раздевалку. Попросилась в туалет, заглянула по дороге,дверь была открыта, и ни души. Она как раз купила себе сапоги, я слышала наперемене, как она хвасталась учителям. Они стояли в шкафу, новенькие,светло-коричневые, низ кожаный, голенище замшевое, средняя танкетка, мягкая,пружинистая, очень удобная. А внутри натуральный мех. Вот в этот теплый уютныймех я и подложила свое заветное тухлое яичко.

— Ирка, ты шутишь или издеваешься? — Света вскочила с тахты.— Скажи честно, ты это только что придумала?

— Я это сделала, — отчеканила Ира. — Семь лет назад именно яподложила тухлое яйцо в новый сапог психиатрше. Потому что она должна былазаплатить за наш поганый диагноз, иначе я бы перестала себя уважать. Мы не олигофренки.Мы с тобой нормальные, более того, мы очень умные, красивые и портить себежизнь никому никогда не позволим.

— Чего же ты мне не сказала?! — Света даже побледнела отвозмущения. — Думала, не выдержу, заложу тебя? Ну, спасибо, сестренка, никогда тебеэтого не прощу!

— Простишь. — Ира погладила сестру по щеке. — Куда тыденешься? А не сказала я потому, что мне больше всего на свете хотелосьсказать, Понимаешь?

— Ой, вечно ты что-нибудь выдумаешь. — Света махнула рукой.— Скажи уж честно, ты боялась, они меня сломают. Они ведь умели ломать, у нихпрофессия такая. Правда, маме Зое и Руслану они в подметки не годятся, и, побольшому счету, этим нашим интернатским теткам лично я очень даже благодарна.За науку.

— Не-ет, радость моя, — помотала головой Ира, — благодаритьнадо только себя. Это мы с тобой сироты, а не они. Тетки издевались над нами,вымещали на нас все свои проблемы, бабье одиночество или пьянство мужей, обидына государство из-за крошечной зарплаты и плохой квартиры, климакс, геморрой ивоспаление придатков.

— А что вымещает на нас мама Зоя? — чуть слышно спросилаСвета. — Какие у нее проблемы?

— Ни-ка-ких, — оскалилась Ира. — Мама Зоя на нас деньгизарабатывает. И хорошие деньги. У нее будет красивая, комфортная старость. Авот Руслан до старости не доживет, это я тебе обещаю.

— Ага, мы его повесим, — засмеялась Света. — На дубу в нашейроще. Мы ему устроим такую дискотеку, что мало не покажется. Когда он начнетбиться в агонии, извиваться, как червяк, я прощу ему похабные речи о нашеймаме. Только это, а все остальное — никогда.

Ксюша катила коляску к Патриаршим не как обычно, не попереулкам и проходным дворам, а через самые людные улицы. Солнце било в глаза,и даже сквозь темные очки она плохо видела. Больше всего ей сейчас хотелось,чтобы белобрысый, пока ее нет, влез в квартиру, забрал свой поганый нож и исчезнавсегда. Но она отлично знала, что все будет по-другому. Она чувствовала егокожей, он находился где-то рядом, шел за ней. Оборачиваясь, глядя в зеркальныевитрины, она не видела его, и от этого было еще страшней.

У наземного перехода, в ожидании зеленого, она услышала егодыхание. Резко обернулась, но за спиной стоял совсем другой человек, длинныйнескладный парнишка лет пятнадцати в очках с толстыми линзами. Она быстроперекрестилась. Ей было так страшно, что даже захотелось позвонить родителям.Она не видела их почти два месяца, после жестокой ссоры, в которой виноватыбыли обе стороны. Родители считали ее брак недоразумением, им категорически ненравился Олег, и с Галиной Семеновной никак не возникало контакта.

— Что, кроме денег, привлекает тебя в этом семействе? —спросила мама с таким презрением, что Ксюше захотелось ее ударить. И онаударила, не физически, конечно, но словами:

— Я не хочу жить в дерьме, как вы, я не могу в этом раститьсвоего ребенка. Вы же нищие, вы хуже бомжей, хотя оба кандидаты наук.

— Ты продала себя за деньги. Знаешь, как это называется? —сказала мама с ледяной улыбкой. У Ксюши перехватило дыхание, потому что мамаответила ударом в солнечное сплетение.

— Тебе не кажется, мамочка, что ты делаешь мне больно? —спросила Ксюша, давясь слезами.

— Больнее, чем ты сама себе сделала, уже не будет. Я говорютебе только то, что ты и без меня отлично знаешь.