черновой заметке и в проекте депеши императору, сохранившихся в архиве Корба, читаем, что воевода Шеин «находится в величайшем страхе, так как состоит у его царского величества в подозрении, потому что он слишком быстро подверг смертной казни мятежных стрельцов и тем устранил возможность дальнейшего допроса»[683]. То же объяснение находим у Корба и в его дневнике:

«Так как главы мятежа, недостаточно допрошенные, были избавлены преждевременной смертью от дальнейшего розыска, то Шеин вполне заслуженно навлек на себя ярость более справедливого карателя и был бы подвергнут смерти среди веселья царского пира, если бы более сильный, чем царь, генерал Лефорт не оттащил его и не удержал его руки от поражения»[684]. Вспоминая позже в своих записках об обстоятельствах бунта, граф А. А. Матвеев говорит, что царь по прибытии в Москву, тотчас же рассмотрев розыски Шеина, «зело недовольным быть изволил, а наипаче о том, что пущие из тех воров в заговорах и вымыслах тех заводчики, не обождав его величества, казнены и причтено было ему, боярину, к дерзости»[685]. Действительно, розыск, учиненный Шеиным под Воскресенским монастырем, вскрыл недостаточно данных: и Девичий монастырь, и кремлевские терема царевен остались в нем совершенно в тени. Недовольство действиями Шеина при розыске нашло себе выражение в гневной выходке против него на пиру у Лефорта. Последствием мысли о недостаточности произведенного Шеиным розыска был приказ о свозе в Москву участвовавших в бунте стрельцов из тех мест, куда они были разосланы, и о возобновлении следствия.

IV. Дни 7–16 сентября

Источники, сохранившие нам известия о Петре в ближайшее время по его возвращении из-за границы, Гвариент и Корб, за 5, 6 и 7 сентября не дают о нем никаких сведений. 7-го цесарское посольство получило обычное угощение «в стола место», которого послы удостаивались после приемной и отпускной аудиенций и которое посылалось им из Кремля на дом. У Корба есть подробное описание этого угощения, ярко рисующее эту картину посольского обихода в Москве в то время. 7 сентября около 2 часов дня на посольский двор явился состоявший при посольстве пристав из дворян Григорий Близняков, одетый в соболью шубу, крытую зеленым шелком, полученную для этой церемонии с Казенного двора, в сопровождении служителей Хлебенного, Кормового и Сытенного дворцов, из которых отпускались припасы для угощения служителей царской кухни и подьячих. За ними следовало 200 солдат, несших самые блюда и напитки: разные сорта водки, вина и меды, пиво и квас. «Земские (служители кухни), — пишет Корб, — стали накрывать на стол; скатерть была из самой тонкой ткани; ящичек для соли был золотой; кроме того, были принесены еще два сосуда из того же металла, в одном из которых был перец, а в другом соль. Против стола был устроен поставец для царской посуды, где были расставлены кубки, самой большой из которых чуть-чуть не равнялся локтю. Порядок кубков был такой, что рядом с парой больших стояла пара меньших, а стол, заставленный столькими серебряными и позолоченными чашами, имел вид органа». Как известно, трубы органа располагаются так, что вершина их образует правильно чередующиеся повышения и понижения. «Около поставца, — продолжает Корб, — к ближайшей стене были ловко приставлены скамейки, которые были заняты огромными сосудами; одни из них были оловянные, другие серебряные вызолоченные. Неподалеку помещалась двухведерная бочка с квасом. Когда это было таким образом расставлено, пристав начал читать от имени его царского величества установленное официальное приветствие». Посол отвечал выражениями благодарности. «После этого достали сосуд из агата, наполненный драгоценнейшею водкою, затем рубиновый ковш в виде раковины, который пристав выпил за здоровье господина посла. Затем сели в таком порядке: на первом месте господин посол, на втором за ним пристав; кроме гостей господина Карбонари, господина Плейера и господ четырех миссионеров, за столом сидели и все чиновники господина посла. Когда они уселись, им подана была водка. Наконец, стали разносить кушанья, среди жарких был даже лебедь; всего насчитали сто восемь кушаний разного рода, но наш немецкий вкус мог одобрить только очень немногие из них. Первая чаша была поднята приставом за здоровье священного цесарского величества, вторая за здоровье его царского величества, наконец, третья за здоровье верных министров августейшего цесаря и пресветлейшего царя. Правда, коварный пристав пытался перепутать порядок чаш и предложил господину послу выпить и провозгласить чье-нибудь здоровье». Как видим, в московском дипломатическом обиходе установился вежливый обычай при угощении иностранного посла провозглашать первый тост за здоровье его государя. Но все же с этой вежливостью в Москве мирились скрепя сердце; все же было бы приятнее, чтобы тост за своего государя был сказан первым, хотя бы и невзначай. Хитрость пристава и заключалась в том, чтобы создать такое первенство. Если бы посол поддался на удочку, принял предложение пристава и еще до начала провозглашения тостов в официальном порядке стал бы провозглашать тосты по собственной инициативе, ему неизбежно было бы, конечно, начать с тоста за здоровье московского государя, что могло бы создать и прецедент на будущее время. Но хитрость была своевременно замечена и «осталась совершенно безуспешной, так как господин посол возразил на это, что он еще не чувствует жажды и ему, как гостю, не подобает первому провозглашать чье-нибудь здоровье, если же пристав действует от имени его царского величества, то пусть исполняет свой долг, как ему угодно. Тут же стояло много москвитян, наполнивших комнату для услуги и из почтения, все они по степени своего достоинства подходили к господину послу, который собственноручно подносил каждому кубок вина. Этим старинным обычаем закончился обед и торжественная церемония»[686]. Итак, форма и обстановка приемной посольской аудиенции уже значительно изменились, но старинный обряд угощения посла на посольском дворе присланными из царского дворца блюдами и напитками удержался еще целиком.

На другой день, 8 сентября, посол имел случай лично принести благодарность за угощение царю, которого он встретил на пиру в доме цесарского полковника Граге, артиллериста, устрашившего пушечными выстрелами мятежных стрельцов в сражении под Воскресенским монастырем. Петр вечером в этот день явился к Граге, несмотря на мучившую его зубную боль: «…от зубной боли у него распухли щеки». По словам Гвариента в донесении императору, когда он с подобающею пристойностью поблагодарил царя за вчерашнее угощение, царь, взяв его тотчас же за руку, сказал: «Это мало в рассуждении вашей персоны» («Dieses ist wenig in consideration Euer Person»). В этот день вернулся в Москву в полдень из своей рязанской деревни Гордон, и, узнав о его возвращении, Петр вызвал его к