В этой фразе он, очевидно, хотел сказать, что стрельцов побудили самовольно двинуться к Москве те тревоги, о которых до них доходили вести из столицы, какие-то слухи о принимаемых в городе мерах к защите, о каких-то утеснениях народу и о готовившемся прибытии в Москву немцев, в связи с которым последует введение брадобрития, курения табака и «всесовершенное благочестию испровержение».

Таково содержание челобитной. Не успев ее дописать, Зорин так и подал ее князю Масальскому в черновом виде. Содержание поданного им, но написанного другими авторами письма близко подходит к челобитной: ясно, что во всех стрелецких головах носились тогда одни и те же мысли. Здесь нет только тех цветов красноречия, которыми наполнена челобитная Зорина; нет и воспоминаний о событиях 1682 г. Об азовской службе рассказано короче. Далее упомянута одна подробность — ее нет в челобитной, — именно: когда после постройки новых азовских укреплений стрельцы были отпущены, одна часть их пошла из Азова по Дону, таща до самого Воронежа двести будар, нагруженных пушечной и ружейной казной, тогда как другая, шедшая сухим путем и достигшая уже города Валуйки, от Валуек направлена была в корпус князя Якова Долгорукого. Тягости службы на польских рубежах — на себежском и на невельском — в письме описаны подробнее; терпели голод, холод и всякую нужду; для постоя отводилось слишком мало дворов, так что размещались на одном дворе человек по сто и по полтораста. Хлеб покупали настолько дорогой ценой, что месячного жалованья на покупку хлеба и на две недели не хватало; многие нищенствовали, «скитались в миру». Когда их перевели на Великие Луки, где они стояли недель с тринадцать, они просились в уезд для сбора милостыни — для прошения хлеба по миру, — но их не отпускали, тех же, которые все-таки уходили кормиться «Христовым именем», наказывали, били батогами. Все эти походы и службы служили они «за одним подъемом», т. е. располагая только теми средствами, которые были захвачены из дому, не бывая дома затем и не подкрепляя этих средств. Из Великих Лук их перевели в Торопец, откуда вскоре велено было служилых людей конных и пеших распустить по домам, а их стрелецкие полки направить не в Москву, а в уездные города: на Белую, в Вязьму, в Дорогобуж и в Ржеву Володимирову. Торопецкий эпизод, т. е. будто бы отданное князем М. Г. Ромодановским своим конным войскам распоряжение, выведя стрельцов из города, рубить, передан, как и в челобитной. Письмо заканчивается уверением, что они, стрельцы, испугавшись этого приказа Ромодановского, бредут к Москве не для московского разоренья или какого-либо смертного убийства, междоусобия или бунта, а только для того, чтобы повидать свои семейства и дома; а отдохнув немного в Москве, они вновь рады служить, «где великий государь укажет». Ко всему этому стрельцы присоединили оговорку, что на пути, проходя по городам, селам и деревням, они никому никакого грабительства и обид не делали и, хотя лошади, которые везли пушки, порох, свинец и всякие полковые припасы, у них пали, однако никаких подвод они под эту казну не собирали, а везли ее на себе.

Тотчас же после битвы под Воскресенским монастырем, решившей судьбу стрелецкого мятежа, 18 июня Васька Зорин был допрошен боярином Шеиным по поводу поданных им документов, а затем допрос повторялся 20, 24, 25 и 26 июня. На этих допросах с пытками он категорически отверг свое авторство в отношении письма, сказав, что передал ему письмо того же Колзакова полка сотенный Ивашка Клюкин и велел подать его князю Кольцову-Масальскому от всех стрельцов четырех полков, но кто составлял письмо, он не знает. Действительно, письмо составлялось другими лицами (как оказалось впоследствии, стрельцом Артюшкой Масловым[696]), и еще накануне, 17 июня, другой его экземпляр был вручен четырьмя выборными стрелецкими депутатами командовавшему авангардом генералу Гордону для передачи боярину Шеину. Показание Зорина о непричастности его к составлению письма, видимо, встретило такое доверие у тех, кто его допрашивал, что этот вопрос сразу был исчерпан, к нему более не возвращались, и весь интерес допроса сосредоточился на челобитной. О составлении челобитной показания были тогда более колеблющиеся. Первоначально, на допросе 18 июня, Зорин говорил, что челобитная исходила из широких кругов, написана была «у них у всех по их стрелецкому общему совету и согласию». Послали его, Ваську, подавать челобитную князю Масальскому пятидесятники, десятники и все рядовые. Писал ее того же Колзакова полка сотенный Левка Рыбников, а он, Васька Зорин, только «сказывал писать», т. е. диктовал ее, причем «у письма той челобитной были два пятидесятника, пять десятников, трое рядовых».

Таким образом, на первом допросе он представлял дело так, что челобитная составлялась по общему желанию и внушению всех четырех полков; заведовала ее составлением ближайшим образом как бы особая комиссия из двух пятидесятников, пяти десятников, трех рядовых; он, Зорин, входя также в состав этой комиссии, диктовал проект текста, который записывался Левкой Рыбниковым. Но затем на следующем допросе, 20 июня, на пытке он сказал, что челобитную писал он один и только показывал ее двум стрельцам Ивашке Волосатому и Якушке Алексееву, которые будто бы, посмотрев челобитную, советовали сделать некоторые исправления. На следующем допросе, 24 июня, он сначала говорил, что челобитную велели ему писать стрельцы только его, Колзакова, полка, причем не обозначали содержания челобитной подробно, а дали, как бы мы сказали теперь, только общие директивы: «челобитную велели ему писать, не определяя какую, только велели объявить службы и нужды, а окончать виною», т. е. перечислить их стрелецкие службы и указать на испытываемые ими нужды, а в заключение написать повинную в самовольном их движении к Москве. Затем говорил, что составлял челобитную вдвоем со стрельцом Васькой Игнатьевым, но, наконец, признался, что писал челобитную «собою и своим вымыслом один», ни от кого о ней не слыхал и никто его о том не научал, равным образом и подал челобитную князю Кольцову-Масальскому по собственной инициативе. Это признание он подтвердил и на последнем допросе 26 июня. О цели челобитной он на первом допросе показывал, что он имел в виду закончить ее повинной и прошением, чтобы государь пожаловал, велел им их вину — самовольный уход из Торопца к Москве — отпустить: к Москве они шли не с какими-либо злыми умыслами об убийстве или бунте, а единственно для свидания с семьями. Впредь они готовы служить, где государь укажет.

Но на последнем допросе говорил совсем другое: к Москве они шли «страшною неурядною яростью», имели в виду и в Москве возмущение и великое смятение. Челобитную свою он, Васька Зорин, после того