Раздосадованная тем, что он стал свидетелем еерастерянности, она воскликнула:

— А я вообще не понимаю, почему вы все еще здесь! Вамже на все наплевать, лишь бы самому жилось с удобствами и можно было хорошопоесть и.., ну, и всякое такое.

— По-моему, вкусно поесть «и всякое такое» — это одноиз самых приятных времяпрепровожд??нии на свете, — сказал Ретт. — Апочему я торчу здесь? Так, видите ли, я немало читал про осажденные города, нособственными глазами еще ни разу этого не видел. Вот и решил остаться здесь ипонаблюдать. Мне ничего не угрожает, так как я не военнообязанный, а набратьсявпечатлений интересно. Никогда не упускайте случая испытать нечто новое,Скарлетт. Это расширяет кругозор…

— У меня достаточно широкий кругозор.

— Вероятно, вам лучше знать, но я бы сказал… Впрочем,это не совсем галантно. А может быть, я остаюсь здесь, чтобы спасти вас, еслигород действительно будет осажден. Мне еще никогда не приходилось спасатьпрекрасных дам от гибели. Это тоже будет совсем новое впечатление.

Она знала, что он просто шутит, но в его голосе ейпочудилась серьезная нотка. Она тряхнула головой.

— Я не нуждаюсь в том, чтобы вы меня спасали. Я сумеюсама позаботиться о себе, мерси.

— Не говорите так, Скарлетт. Думайте так, если вамнравится, но никогда, никогда не говорите этого мужчине. Это беда всехженщин-северянок. Они были бы обольстительны, если бы постоянно не говорили,что умеют постоять за себя, мерси. И ведь в большинстве случаев они говорятправду, спаси их господи и помилуй. И конечно, мужчины оставляют их в покое.

— Интересно, до чего вы еще договоритесь, —холодно произнесла Скарлетт, так как сравнение с женщинами-янки были худшим изоскорблений. — А насчет осады, я думаю, вы лжете. Сами знаете, что янкиникогда не подойдут к Атланте.

— Предлагаю вам пари, что они будут здесь не позднеекак через месяц. Ставлю коробку конфет, а с вас потребую… — Он скользнулвзглядом по ее губам. — С вас потребую поцелуй.

На миг страх перед вторжением янки снова сжал ее сердце, нотут же растаял при слове «поцелуй». Теперь она снова почувствовала себя в своейстихии, и это было куда интересней, чем обсуждение всяких там военных операций.Она с трудом сдержала торжествующую улыбку. С того памятного дня, когда Реттподарил ей зеленую шляпку, в его поведении больше не было ни малейшего намекана любовное ухаживание. Как бы она ни старалась, ей ни разу не удалось втянутьего в сколько-нибудь игривую беседу, и вот теперь, без всяких поощрений с еестороны, он вдруг заговорил о поцелуях.

— Я не желаю разговаривать с вами о таких интимныхвещах, — холодно сказала она и сурово нахмурилась. — И если на топошло, я скорее поцелую хрюшку.

— О вкусах не спорят, и я действительно слышал не раз,что ирландцы и впрямь питают особое пристрастие к свиньям.., даже держат их усебя под кроватью. Но, Скарлетт, вам же до смерти хочется целоваться. Вот ведьв чем ваша беда. Все ваши поклонники или относятся к вам с чрезмерным уважением— совершенно непонятно, кстати, почему, — или же слишком робеют перед вамии потому не могут вести себя так, как вам бы хотелось. Это сделало васневыносимо чванливой. Нужно, чтобы вас кто-то целовал. Ну и конечно, тот, ктоумеет это делать.

Разговор принимал совсем не тот оборот, какого она ждала. СРеттом всегда получалось так. Всегда возникало нечто вроде словесного поединка,из которого он неизменно выходил победителем.

— И себя вы, по-видимому, считаете самой подходящей дляэтого персоной? — ядовито спросила она, с трудом обуздывая нараставшую вней злость.

— Да, вполне, если, конечно, мне придет охота взять насебя труд, — небрежно отвечал он. — Говорят, я знаю в этом толк.

— О, вы… — начала она, глубоко уязвленная такимпренебрежением к ее чарам, — Да вы просто… — неожиданно она смешалась исмущенно потупилась. Ретт улыбался, но в глубине его темных глаз вдруг жаркополыхнуло что-то.

— Вы, вероятно, удивлены, почему я, подарив вам шляпкуи целомудренно чмокнув вас в щечку, никогда больше не возобновлял своейпопытки…

— Я об этом даже и не…

— В таком случае вы не настоящая светская дама,Скарлетт, и я очень огорчен. Настоящие светские дамы всегда бывают удивлены,если мужчины не стараются их поцеловать. Они знают, что не должны этого желатьи должны делать вид, что оскорблены, если кто-то позволит себе такое, и тем неменее они хотят, чтобы попытка была сделана… Ну, ничего, дорогая, не унывайте.Когда-нибудь я поцелую вас, и вам это будет приятно. Но не сейчас, так чтозапаситесь терпением.

Она понимала, что он шутит, и, как всегда, это выводило ееиз себя. В его шутках была слишком большая доля правды. Ладно, на этом ихотношения кончаются. Если когда-нибудь, когда-нибудь он будет настольконевоспитан, что попробует позволить себе какие-то вольности, она ему покажет.

— Не будете ли вы так любезны повернуть обратно,капитан Батлер? Я хочу возвратиться в госпиталь.

— Вы в самом деле этого хотите, мой прелестный ангел?Значит, тазы с помоями и насекомые вам приятнее беседы со мной? Что ж, ни в коеймере не хотел бы я помешать двум прилежным ручкам трудиться во славу НашегоДоблестного Дела. — Ретт повернул кабриолет, и они покатили в сторону ПятиУглов. — Что же до того, почему я не делал вам больше авансов, — какни в чем не бывало продолжал Ретт, словно не заметив ее нежелания поддерживатьразговор, — так это потому, что я жду, когда вы немного повзрослеете, недумаю, чтобы ваш поцелуй доставил мне сейчас ни с чем не сравнимое наслаждение,а я настолько эгоистичен, что ценю свои удовольствия превыше всего. Целоватьсяже с маленькими девочками мне как-то никогда не казалось увлекательным.

Он подавил усмешку, заметив краем глаза, как бурновздымается ее грудь: она явно была вне себя от бешенства.

— Ну и к тому же, — негромко добавил он, — яжду, когда воспоминание о достопочтенном Эшли Уилксе несколько померкнет.

При упоминании имени Эшли боль внезапно пронзила все еесущество и слезы обожгли веки. Померкнет? Воспоминание об Эшли никогда не можетпомеркнуть. Даже если он умрет, она будет помнить его, проживи она хоть столет. Ей подумалось, что, быть может, Эшли умирает сейчас от ран где-то там,далеко, далеко, в плену у янки, и у него нет даже одеяла, чтобы укрыться, и нетвозле нега никого, кто бы его пожалел, кто подержал бы его руку в своей руке, иона почувствовала прилив острой ненависти к этому сытому, благополучномучеловеку, сидевшему рядом с ней и лениво цедившему фразы, в которых она, каквсегда, улавливала насмешку.

Она не могла произнести ни слова от душившей ее злобы, инекоторое время они ехали молча.