От Биг-Шэнти измученные, не спавшие ночи и ночи подрядотряды отступили вдоль дороги до горы Кеннесоу, неподалеку от маленькогогородка Мариетты, и заняли там оборонительный рубеж, растянувшись дугой надесять миль. На крутых склонах горы они вырыли свои одиночные окопчики, а надними, на вершине, расположили батареи. Обливаясь потом, чертыхаясь, солдаты наруках втаскивали тяжелые орудия на благословенные кручи, куда не могливзобраться мулы. Раненые и вестовые, прибывшие в Атланту, успокаивалиперепуганное население города. Кручи Кеннесоу неприступны. Так же как и гораПайн и гора Лост, расположенные рядом и тоже укрепленные. Янки не смогут выбитьстарину Джо с его позиций, и теперь им едва ли удастся обойти его с флангов,так как укрытые в горах батареи держат под огнем все дороги на много миль.Атланта вздохнула было свободно, но…

На ведь гора Кеннесоу была всего в двадцати двух милях отгорода!

В день, когда первые раненые с горы Кеннесоу стали прибыватьв город, экипаж миссис Мерриуэзер остановился перед домом тетушки Питти всовершенно не предусмотренный для визитов час — в семь утра, и черный слуга,дядюшка Леви, был послан наверх, к Скарлетт: пусть она немедленно оденется —надо ехать в госпиталь. Фэнни Элсинг и сестры Боннелл, поднятые ни свет ни заряс постелей, отчаянно зевали на заднем сиденье экипажа, а элсинговская кормилицас крайне недовольным видом сидела на козлах с корзиной свежевыстиранных бинтовна коленях. Скарлетт встала с постели раздосадованная, так как протанцевала всюночь напролет на балу в гарнизоне, и у нее от усталости гудели ноги. ПокаПрисси застегивала на ней самое старое и поношенное ситцевое платье,надевавшееся только в госпиталь, она мысленно проклинала деятельную инеутомимую миссис Мерриуэзер и раненых, а заодно и всю Конфедерацию в целом.Наскоро хлебнув горького пойла из сушеного батата и поджаренной кукурузы,заменявшего кофе, она вышла из дому и забралась в коляску.

Осточертела ей эта работа в госпитале. Сегодня же она скажетмиссис Мерриуэзер, что Эллин прислала письмо: просит ее приехать домойпогостить.

Однако толку от этого вышло мало. Достойная матрона в платьес засученными выше локтя рукавами и в широченном переднике, облегавшем еедородную фигуру, искоса метнула на нее острый взгляд и сказала:

— Чтобы я больше не слышала от вас этого вздора,Скарлетт Гамильтон! Сегодня же напишу вашей матушке и объясню, как мы нуждаемсяв вашей помощи. Не сомневаюсь, что она поймет и разрешит вам остаться. А теперьнадевайте передник и живей — к доктору Миду. Ему нужна помощница делатьперевязки.

«О боже! — угрюмо подумала Скарлетт. — Да в том-тои беда. Мама конечно же велит мне остаться здесь, а я просто погибаю от этойвони, не могу я больше! Вот будь я старухой — тогда сама командовала быдевчонками, а мной никто бы не командовал… И послала бы я всех этих старыхведьм во главе с миссис Мерриуазер ко всем чертям!» Да просто с души воротит отэтого госпиталя, от этого зловония, вшей, немытых, искалеченных тел. Еслипоначалу в работе для нее была новизна, какая-то романтика, то еще год назад ейвсе приелось. К тому же эти раненые, испытавшие горечь отступления, были совсемне так привлекательны, как те, из первых эшелонов. Они не проявляли к нейникакого интереса. От них только одно и можно было услышать: «Как там нашибьются? А что предпринял сейчас старина Джо? Страх какой мозговитый командирстарина Джо». А Скарлетт старина Джо совсем не казался таким уж мозговитым.Все, что он сумел сделать, — это позволил янки проникнуть на восемьдесятвосемь миль в глубь Джорджии. Нет, эти раненые были ей совсем не симпатичны. Ктому же очень уж многие из них умирали — умирали быстро, молча, слишком истощенные,чтобы бороться с гангреной, заражением крови, тифом и пневмонией, начавшимисяпрежде, чем они смогли добраться до Атланты и попасть в руки врача.

Дни стояли жаркие, и в отворенные окна тучами залетали мухи— жирные, ленивые мухи, истощавшие терпение раненых хуже, чем боли от ран.Волны страданий и смрада обступали Скарлетт со всех сторон, вздымались все вышеи выше. Ее свеженакрахмаленное платье взмокло от пота, пока она, с тазом вруках, следовала за доктором Мидом, переходя от раненого к раненому.

Боже, как ей было гадко, какие усилия она прилагала, чтобыее не стошнило у всех на глазах, когда блестящий нож доктора Мида вонзался вистерзанное тело! А как ужасно было слышать доносившиеся из операционной вопля,когда там производилась ампутация! Как мучительно испытывать чувство жалости ибессилия, глядя на бледные лица искалеченных людей, слышавших эти вопли инапряженно ожидавших, что доктор сейчас подойдет и скажет: «Что поделаешь, моймальчик, руку тебе придется отнять. Да, да, я понимаю, но ты же видишь этибагровые пятна? Придется тебе с ней расстаться».

Хлороформа не хватало, и к нему приходилось прибегать лишьпри самых тяжелых ампутациях; опиум тоже был на вес золота, и его давали толькоумирающим, чтобы облегчить им переход на тот свет, а оставшимся на этом светеоблегчить страдания было нечем. И ни хинина, ни йода не было совсем. Да,Скарлетт все это осточертело, и в то утро она позавидовала Мелани, которуюбеременность спасала от работы в госпитале. Это была почти единственнаяпричина, считавшаяся уважительной в глазах общества и избавлявшая от ухода заранеными.

В полдень Скарлетт сняла передник и потихоньку улизнула изгоспиталя, пока миссис Мид писала письмо под диктовку какого-то долговязогонеграмотного горца. Скарлетт чувствовала, что силы ее иссякли. Достаточно уж еюпомыкали. К тому же она знала, что сейчас прибудет еще состав с ранеными, итогда ей придется работать до ночи и даже поесть, возможно, будет некогда.

Она быстро миновала два коротких квартала до Персиковойулицы, жадно и глубоко, насколько позволял туго затянутый корсет, вдыхаячистый, не отравленный смрадом воздух. На углу она остановилась, раздумывая,куда бы направиться; ей стыдно было возвратиться к тете Питти, но она твердорешила, что в госпиталь назад не пойдет, и тут вдруг увидела проезжавшего вкабриолете Ретта Батлера.

— Вы похожи сейчас на дочку старьевщика, — заметилон, одним взглядом охватив заштопанное лиловатое ситцевое платье в пятнах отпота и расплескавшейся из таза воды. Скарлетт не знала, куда деваться отсмущения, и страшно обозлилась. Почему он всегда обращает внимание на дамскиетуалеты, да еще позволяет себе делать грубые замечания по поводу ее неряшливоговида!

— Ваше мнение меня не интересует. Спуститесь-ка,помогите мне сесть и отвезите куда-нибудь, где бы меня никто не мог увидеть. Яне вернусь в госпиталь — пусть меня повесят! Не я выдумала эту войну и не вижупричины, почему я должна работать до потери сознания…

— Но это же отступничество от Нашего Священного Дела!

— Вам ли это говорить! Помогите мне сесть в кабриолет.Куда бы вы ни направлялись, вы сначала повезете меня прокатиться.

Он спрыгнул на землю, и Скарлетт внезапно подумала: какприятно видеть нормального мужчину — не безрукого, не безногого, не окривевшего,не желтого от малярии, не белого как мел от боли — крепкого, здорового мужчину.И хорошо одетого к тому же. И брюки и сюртук Ретта были из одного и того жематериала и сидели на нем отлично, а не болтались как на вешалке и не были узкитак, что не пошевелиться. При этом они были новые, а не какое-нибудь старье,где из прорех выглядывает грязное, волосатое голое тело. Словом, вид у Реттабыл такой, точно ему неведомы никакие заботы на свете, и это само по себеказалось просто невероятным, ибо теперь все мужчины были какие-то озабоченные,встревоженные, мрачные. А смуглое лицо Ретта хранило безмятежное выражение, икогда он подсаживал Скарлетт в кабриолет, яркий, чувственный рот его с почтиженственно-красивым изгибом губ тронула беззаботная улыбка.