Исследователи выделяют следующие особенности практик исторической ответственности: перформативность, стремление к овладению пространством, проективная направленность, полиинструментальность, вовлечение телесности, нормативность, неоднородная плотность субъектов исторической ответственности, наличие финансово-экономической составляющей, кооперационный эффект[1222]. Как показывает анализ выступлений политических лидеров, в исследуемом кейсе мы имеем дело прежде всего с проективной направленностью и перформативностью: акторы говорят о необходимости нового вектора российско-польских отношений и переосмыслении места сталинского режима в истории России, именно на это направлены перформативные акты (например, коленопреклонение Владимира Путина или передача польской стороне копий документов дела № 1). Финансово-экономическая составляющая, интересующая сторонников другой модели, не поднимается, а нормативность может присутствовать только в виде риторической фигуры, а не конкретных действий. В качестве основных мероприятий официальными акторами предлагается распространение информации о событиях в Катыни, а также «восстановление исторической памяти и справедливости»[1223] (без специального разъяснения, что имеется в виду). Таким образом, можно констатировать, что признание вины за преступление в Катыни не приводит к появлению практик покаяния, а большинство из существующих практик исторической ответственности не обсуждаются.

Далее рассмотрим следующую модель, которую мы формулируем следующим образом: «Организатором событий в Катыни является Германия, необходимы соответствующие практики покаяния». Она являлась официальной позицией Советского Союза с 1943 г. и сейчас получила распространение среди некоторых публицистов, политиков[1224] и в дискуссиях в сети Интернет. Перечислим основные аргументы, которые присутствуют в дискуссиях между противниками и сторонниками этой точки зрения, а также проанализируем причины, которые могут способствовать популярности той или иной линии аргументации.

Во-первых, Германия оказывается виновной за события в Катыни, потому что виновна во Второй мировой войне и нападении на Польшу. То есть определяющим для формирования позиции оказывается контекст, в данном случае – политика нацистов на восточных землях: «Как известно, расстрел в Катыни – наряду с другими многочисленными примерами убийств и жестокого обращения с военнопленными стран антигитлеровской коалиции – признан преступлением фашистской Германии»[1225].

Основной мотивацией указания на вину Германии оказывается не стремление к исторической правде, а желание избежать возможных экономических последствий. Если для сторонников первой модели финансово-экономические аспекты реализации ответственности остаются за пределами внимания, то в данном случае они выступают в качестве ключевых: «Господа, считающие, что поляков расстрелял СССР, скажите, тока честно, скока вы лично готовы отдать полякам компенсаций из своего кармана?»[1226]Речь в этом случае идет о своеобразной индустрии признания ответственности, в которой покаяние должно иметь экономическое измерение.

Во-вторых, помимо ссылок на расследование комиссии под руководством Николая Бурденко и критики доступных документов, сторонники предлагаемой модели используют эмоционально окрашенные ярлыки, при помощи которых маркируют противников. Версия о расстреле НКВД польских офицеров называется не иначе как «геббельсовская». Если собеседник не соглашается с аргументами, добавляются эмоции: «Осознайте наконец, что вы защищаете версию Геббельса. Его устами глаголете» или «если вы предпочитаете верить Геббельсу, это немало говорит о вас, но совсем ничего – о реальных событиях в Катыни»[1227].

В-третьих, в качестве одного из аргументов противники официальной точки зрения используют ссылки на статью № 354.1 Уголовного кодекса РФ («Реабилитация нацизма»), апеллируя к тому, что Нюрнбергский трибунал якобы признал вину Германии за события в Катыни, что не соответствует действительности, но этот же закон предусматривает наказание за «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны», а также за «распространение выражающих явное неуважение к обществу сведений о днях воинской славы и памятных датах России, связанных с защитой Отечества»[1228]. Самый главный вопрос вызывают способы оценки «неуважения к обществу». Скорее всего, «общество» должно интуитивно понимать, что будет неуважением, а что – нет, а для этого оно должно быть относительно целостным с уже сложившимся представлением о знаковых исторических событиях, что не соответствует текущей ситуации. С одной стороны, государство защищает ставший сакральным образ Великой Отечественной войны и связанный с ним солдата-освободителя, народа-победителя, с другой – признает преступления, совершенные в период Второй мировой войны НКВД. И хотя в подобной политике внутреннего противоречия нет, люди, считая сакральным образ войны и Победы, не готовы признать военные преступления, даже если они совершены не в период 1941–1945 гг. и не воинами-освободителями. Не происходит различения сообществ (народа-победителя и НКВД, например) – таким образом, возникают сложности с формированием субъекта исторической ответственности.

Далее мы рассмотрим модели восприятия событий в Катыни, сторонники которых не предполагают наличия ответственных. Существует несколько смысловых контекстов, которые при признании официальной точки зрения тем не менее не предполагают акцентирование ответственности россиян (как власти, так и населения) за эти события, поскольку позволяют перевести разговор в другое русло.

Во-первых, Катынь маркируется как один из эпизодов в ряду репрессий. «Все знают, что это место трагедии, там захоронено примерно 4,5 тысячи поляков. Там нет ничего о том, что рядом с ними захоронено в два раза больше наших советских граждан, тоже репрессированных»[1229]; «наша история пронизана трагическими событиями, от которых пострадали люди, пострадало огромное количество людей, не только поляков – огромное количество граждан нашей страны сгинуло в период репрессий»[1230]. В таком случае Россия не может каким-либо особым образом отвечать за трагедию поляков, ведь Катынь рассматривается не как преступление против граждан Польши, а как часть сталинских репрессий в целом. Мемориальные мероприятия в Катыни в соответствии с этой позицией маркируются как поминовение «жертв тоталитарных времен»[1231], а сам комплекс – как «место общей скорби, важное как для России, так и для Польши»[1232]. Впрочем, подобная точка зрения опирается на тот факт, что на данной территории погребены и советские жертвы политических репрессий 1930—1940-х гг. В этом случае теоретически можно ставить вопрос об ответственности за репрессии, но современная Россия, по мнению сторонников описываемой модели, не имеет отношения к ним[1233].

Во-вторых, трагедия в Катыни рассматривается в контексте российско-польских отношений; в частности, сторонники этой точки зрения вспоминают ситуацию с советскими пленными в 1920-х гг.[1234] Представители политической элиты, как правило, завершают такие выступления призывом к диалогу (например, Дмитрий Медведев заявил на встрече с президентом Польши Брониславом Коморовским: «Нам нужно вообще заниматься восстановлением исторической памяти, включая и трагические события более раннего периода, я имею в виду период Гражданской войны в нашей стране, когда десятки тысяч красноармейцев, оказавшиеся в Польше, исчезли или погибли. По этим вопросам нам тоже нужно вести диалог, причем в абсолютно открытом и дружественном ключе, так как мы сегодня это делаем по катынским событиям»[1235]), а участники исторических пабликов говорят про историческую справедливость: «что-то у нас все молчат о том, что за два десятка лет до этих событий