Альма Хазер жила так, словно никакой войны и не было. Воспитанная в Америке, там же пережившая скудные времена, она относилась к многим важным вещам, как к чему-то скорее приятному, чем обязательному. Она ела не потому, что хотела есть, а оттого, что еда готовилась бельгийским поваром и потому была загранично-изысканной. Одежду она покупала не практичную или теплую, а элегантную, часто неудобную, но зато делавшую ее, по ее мнению, аристократически привлекательной. Ей было более 30, и она ни разу не работала, понятия не имела, каково это — искать работу. Она вставала с постели около 11 часов и два часа завтракала, болтая по телефону со знакомыми. После читала или ехала развлекаться — в кафе, магазин или в гости. Альма была восхитительно прекрасна в этой житейской наивности и уверенности, что она все же понимает жизнь, как минимум политическую: не зря же она из семьи генерала Генштаба.

— Знаете, Дитер, мне кажется, вам у нас неуютно, — заговорила она раз, оказавшись с ним на балконе. — Возможно, мы мало внимания вам уделяем. Вы часто сидите один, а папа хочет, чтобы вы общались и…

Альма запнулась. Он был ей приятен, но вместе с тем ей стало немного неловко. Она уставилась вниз — там, вне балкона, выкрикивал митинг. Кажется, опять бунтовали социалисты.

— Нет, мне у вас очень нравится, — ответил после паузы он. — Мне неприятна мысль, что я вам навязываюсь.

— Что вы, вы совсем не навязываетесь! — воскликнула Альма.

— …Мы с вами все же из разных кругов.

Не понимая, о чем он, Альма нахмурилась. Человеком из иного круга она бы назвала социалиста, из тех, что кричали внизу о равенстве возможностей и «преодолении буржуев». Пусть у него не было титула, но в глазах ее Дитер был равным — не по финансам (она о таком не задумывалась), но по образу мышления. Его семья была из офицерских, и сам он был офицером — как ее отец и ее дедушка. Отсутствие у него заветной аристократической приставки не было существенным недостатком, раз он получил замечательное, как она считала, домашнее воспитание. Скорее себя бы она поставила ниже — от женского комплекса: что она «старая» и некрасивая — и близ молодого человека со столь симпатичным лицом.

— Право, — кашлянула она, — мне кажется, вы себя недооцениваете. Вы так молоды и перспективны. Папа рассказывал, как вы умны и старательны. Он уверен, у вас впереди большое будущее в Генш… А, не говорите ему! — смущенно рассмеялась она. — Я не должна была вас хвалить, тем более его словами!

— Хм… вы считаете, у меня может сложиться карьера? — невинно уточнил он.

— Конечно. Я в этом не сомневаюсь.

На балкон наплывал влажный туман, и Дитер спросил:

— Хотите вернуться в зал? Боюсь, туман помешает вам наблюдать митинг.

— Вы думаете?.. Вы правы, лучше вернуться. У того, темного, невыносимо пронзительный голос.

В который раз Альма не пошла к давним знакомым, полковникам и майорам, что регулярно бывали в ее гостиной и за столом. Она отправилась с Дитером в зал, в котором Софи (Альма удивилась, что Софи — его кузина) предсказывала гостям возможное будущее. Присев на диван, она весело спросила, что Софи ему нагадала, и он соврал:

— Сказала, что я стану археологом в Южной Африке.

— Как интересно, — ответила Альма, — у вас есть увлечение, может быть, вы в детстве мечтали стать археологом?

— Нет, не припомню такого.

— А мне Софи сказала, что мне не стоит вступать в брак. Тем более нельзя вступать в брак по любви.

Он внимательно на нее посмотрел: лицо Альмы сохранило достоинство и безразличие, возможные лишь у представителей ее класса.

— И… почему? — отбросив тактичность, полюбопытствовал он.

— Она сказала, что если я вступлю в брак, то умру.

— Вот как… неоднозначно звучит.

Внезапно Альма рассмеялась.

— Простите, я забыла, что вы верите в судьбу, — сквозь смех сказала она. — Я не верю, помните? Поэтому сказки Софи мне… не страшны.

У вас будет много денег. Много денег, много возможностей и много удачи. Вы ни в чем не будете нуждаться. Вы будете любить и будете любимы близкими. Вы умрете рано и мучительно, раньше сорока лет. Женщина… она привлечет к вам несчастье.

— Ну, умереть в браке — разве не желание большинства женщин? — поспешно спросил Дитер.

— Вы считаете? — с сомнением откликнулась Альма.

— Возможно, вы умрете в 70 лет, держа за руку любимого мужа. Я бы не стал толковать слова Софи как нечто плохое.

— Все равно, я в это не верю.

В мгновение это она была так доступна, несмотря на высший лоск, что он еле удержался от вопроса: «Ну почему, почему вы еще не вышли замуж?». Незамужняя Альма, словно лишенная сексуальности, избалованная девочка, единственная дочь и наследница… В отношении Альмы к нему не было женского, она рассмотрела в нем любопытного и любезного приятеля, быть может, и замечала, что он красив, но не тянулась погреться в его чувственности. Зная, что не может покорить всех женщин на свете, все же он чувствовал себя неуверенно — бесстрастность Альмы лишала его веры в собственную мужественность и привлекательность.

Заметив, вероятно, что его занимает вопрос ее безбрачия, Альма после сказала:

— Я не считаю, что женщина обязана быть замужем. И, к тому же, я не встретила человека, с которым бы хотела вступить в брак.

Они снова стояли на балконе: Альма смотрела в весенние сумерки, Дитер спросил разрешения закурить. В гостиной спорили о результатах выборов в парламент.

— Вас интересуют более… сложные вещи, — заметил он на ее слова.

— Да. Я бы хотела поучиться немного и стать… например, депутатом парламента, как отец Софи. А, нет, ее отчим. Отчим Софи. Жаль, папа считает, что мне там не место.

— Ваш отец так считает? Потому что вы женщина?

— Нет, он считает, что я слишком ранима. А мне бы хотелось выступать от нашей партии, я бы научилась противостоять этим плебеям с Юга и их маниакальному «Трибуну»… — Она помедлила. — Вы общаетесь с ними? Папа говорил, что вы в хороших отношениях с тем человеком… сыном их идеолога, Альбертом Мюнце.

— Что? Нет, конечно. — Он поежился, припоминая, что с Альбертом встречается чаще, чем с Альмой.

— Они безумные, я их боюсь! Но я бы научилась с ними бороться! Жаль, папа не верит в меня.

— Я был уверен, что ваш отец полностью поддерживает вас, — неуверенно ответил Дитер.

— Нет, он верит… но он хочет уберечь меня. Он говорит: «Лучше я тебя остановлю, чем потом ты сама