– Александр Дмитриевич…

– Господи, Внуков! Ты почему такой… прямой? Я говорю нео вампирах. Невский, Донской, Суворов – и сейчас с нами воюют, верно?

– Вы ненасытны, – упрекнул Внуков, несдержавшись. – Что еще надо? Ведь что-то гнетет, я же вижу! Другой сказалбы на твоем месте: я сделал больше, чем дано человеку. И всего добилсясам, своим талантом, волей, трудолюбием. Я счастлив!

– Ты мой друг, и я могу сказать, что было бы для меня самымбольшим счастьем…

Внуков весь превратился в слух. Что может осчастливить этоготитана?

– Увековечить свое имя… – прошептал Засядько, –где-нибудь… на обратной стороне Луны!

Он невольно засмеялся, наблюдая за другом-ракетчиком. Тототшатнулся, словно кот, попавший передними лапами в горячее молоко.

– Эх, дружище, – сказал Засядько невесело, – тыдаже и на миг не допустил мысль, что я сказал это серьезно… – И сновауткнулся в расчеты.

– До Луны далеко, – заметил озадаченный Внуков, незная, что и подумать. – Только праведники увидят ее обратную сторону.

– Надеюсь, что праведники, – буркнул Засядько. –Правда, я праведность понимаю иначе. И не после смерти, а при жизниувидят… Ведь я так много сделал, чтобы они достигли Луны!

– Побойся Бога, Александр Дмитриевич, – прошепталВнуков побелевшими губами, – что ты говоришь? Какая Луна? Мы же занимаемсябоевыми ракетами! Боевыми!

– Это ты ими занимаешься. А я уже строю междупланетные.Конечно, пока что в уме. Но разве не все строилось сперва в уме? А потом идо Луны доберутся, и до других планет.

Оля разбирала библиотеку, щурилась от яркого солнца, чтосветило в оба окна. В сыром и туманном Санкт-Петербурге чистое небо вообщередкость, а сейчас на удивление еще и жгучие лучи, которые делают кожу розовой,а затем, если не слезет, как с линяющего кузнечика, даже светло-шоколадной.

А у Александра вообще кожа цвета темной меди, вспомнилаона с удивлением. Ладно, малороссы смуглы сами по себе, но он еще и никогда непрячет лицо от жгучего солнца, он смотрит не щурясь навстречу штормам, вьюгам,жарким и холодным ветрам.

Книги были расставлены по-новому, когда громкий голосдворецкого объявил о прибытии полковника Васильева. Оля удивилась, даже чутьвстревожилась, что могло понудить этого человека явиться к ним в дом, велела:

– Проводи в гостиную.

Васильев вошел, лучась радушием и расточая улыбки. Он, каквсегда, был одет с иголочки, от него пахло духами. Держался подтянуто, злыеязыки намекали на корсет, движения были подчеркнуто уверенные.

– Милая Ольга Зигмундовна! Мое почтение…

Он приложился к ее руке, Ольга едва не отдернула. Он словнобы скользнул по ее пальцам мертвецки холодными губами дальше по руке, а этобыло крайне неприятно.

– Что привело вас в наш дом, Андрей Иванович?

Он развел руками:

– Я надеялся застать Александра…

– Александра Дмитриевича? – уточнила она холоднымтоном.

Он обезоруживающе улыбнулся:

– Да-да, но в приватной беседе мы зовем друг друга…Удивлены? Да, я знаю, старые стычки долго помнятся, но здесь нам зачастуюприходится работать рука об руку на благо Отечества. Да и что вспоминать огрехах и проступках молодости? Жаль, не застал. У меня к нему приятнаяновость…

Он загадочно улыбнулся. Ольга прижала ладони к груди:

– Неужто получилось с ракетами?

– Даже более того, – ответил Васильев ещезагадочнее. – Где он сейчас? На Охтинском заводе? Я поеду прямиком кнему.

Он откланялся, сожалеюще развел руками, сделал несколькошагов к двери, а затем, держась за ручку, внезапно повернулся:

– Кстати, Ольга Зигмундовна… А почему бы вам несъездить со мной к своему супругу? Он будет не только удивлен, но и радбезмерно!

Она покачала головой:

– У него очень серьезные дела. И опасные, ксожалению. Он не любит, когда я бываю вблизи ракет.

– Жаль, жаль, – сказал он проникновенно. –А так мы могли бы принести ему радость вместе. Он тут же оставил бы завод,ибо новость того стоит.

Ольга заколебалась:

– А он в самом деле покинет завод? И вернетсядомой?

Васильев развел руками:

– Домой или… в императорский дворец, как уж он сочтетнужным. Но и туда ему надо являться с вами, случай особый.

Заинтригованная, она не заметила, как сделала шаг вперед.Так хотелось, чтобы у Александра осуществился последний проект с ракетами!

Васильев тут же услужливо подхватил ее под локоть, подвел кдвери. Дворецкому кивнул:

– Будут спрашивать, скажи, госпожа поехала на Охтинскийзавод. Вернется лишь к вечеру.

Она опомнилась, сказала торопливо:

– Не могу же я выйти на улицу в таком виде? Погодите, япереоденусь быстро.

Васильев стиснул зубы и в бессилии выругался, когда оназаспешила вверх по лестнице. Он знал, что означает быстро у женщин. Особеннокогда требуется хоть чуть что-то изменить в одежде. Только шляпок перемеритьприходится десятки, да еще каждый раз загибая поля, меняя перья, раздвигая ихто так, то эдак…

Он не успел истощить свой запас ругани и до половины, когдасверху раздался торопливый голос:

– А вот и я. Надеюсь, я не очень долго?

Васильев отступил на шаг, ошеломленный как изменившейсякрасотой этой удивительной женщины, так и той быстротой, с какой она сменилаодежду полностью с домашней на дорожную. Да еще и подобрала легкий плащ, гармонирующийс цветом ее глаз.

Он подал ей руку, когда спускались, подсадил в карету. Егоприкосновения были неприятны, но она стерпела, ибо если Александр с нимобщается и даже называет по имени, то, значит, либо старая вражда забыта, либоАлександр ставит дело и работу выше личных симпатий и личной неприязни.А она, как верная и любящая жена, должна вести себя так же, как муж.

Лошади несли карету быстро, возница управлял ими умело.Копыта звонко цокали по брусчатой мостовой, дома мелькали по обе стороны уже нетакие серые, а словно бы расцвеченные солнечными лучами. Прохожих почти непопадалось, как и экипажей. Рабочий день был в разгаре, а на вечера и балы, каки в театры, начнут съезжаться ближе к ночи.

Они свернули с Невского проспекта, кони пошли по узкомупереулку, едва не задевая колесами за стены. Оля сказала обеспокоенно:

– Мне кажется, к заводу надо было ехать по улице ­вправо.