и светлые площади и проспекты с монументальными, красивыми зданиями и дворцами, бегущие по улицам трамваи, автобусы и такси, величественная, гордая скульптура Петра Первого на вздыбленном коне. (Как же так – ведь это – царь, а «красные» против всех царей?!)

И в дальнейшем Юра не задавал вопросов напрямую, если ему хотелось что-то узнать, прибегал к помощи дедова уха. Павлу Аристарховичу явно было не по себе, скованно улыбаясь, он говорил: «Извините мальчика. Юра не знает России, хотя, естественно, много слышал о ней. Он впервые общается с советскими людьми. Вполне понятное детское любопытство».

Мама с Симой постарались не ударить лицом в грязь перед бывшим «соотечественником». На столе появились тарелки с крашеными яйцами (вчерашняя забота Нинки), с печеньем из ржаной муки и сахарной свеклы (накануне вечером мы с Симой экспериментировали по пословице: «голь на выдумки мудра», – получилось вполне съедобно и даже вкусно, но все-таки с сильным свекольным привкусом), а также варенье, бутерброды – хлеб со шпиком и с зелеными листиками раннего шпината (шпик как-то притащила Вера).

За чаем Павел Аристархович немножко приоткрылся, коротко рассказал о себе. В России он был кадровым военным. В 1917 году искренне принял Революцию, сражался в составе красных войск с Колчаком, с Деникиным. Однако за какую-то досадную оплошность его разжаловали в рядовые, предали трибуналу. При помощи охранника (бывшего своего вестового) бежал, оказался на Дальнем Востоке. Служил в армии Семенова («не в армии, а в банде», – поправился он). После разгрома семеновцев очутился на Аляске. Пробовал себя в роли ковбоя, затем прибился к артели старателей – мыл золото. Бросил все, уехал в Штаты. Оттуда – во Францию. С началом Второй мировой войны перебрался в Германию («поближе к России», – горько усмехнулся он).

– Мы, русские эмигранты, знали, что Гитлер рано или поздно нападет на Советский Союз, и, честно говоря, недоумевали по поводу наивной легковерности и недальнозоркости советского правительства, – сказал Павел Аристархович. – Ведь «пакт о ненападении» лишь развязал Гитлеру руки. Он помог ему в кратчайший срок подчинить себе страны Западной Европы, а следовательно, не только обезопасить свой тыл, но и многократно умножить собственную военную мощь.

– Должен признаться вам, – глухо добавил он после паузы, – что судьба России для меня, да, пожалуй, и для всех раскиданных по белому свету русских людей, всегда была и остается далеко не безразличной. Первые глобальные неудачи советских войск глубоко ранили всех, но в то же время вера в непоколебимость, мужество и самоотверженность русского народа всегда жила в нас.

– У вас есть или была семья, Павел Аристархович? – спросила мама. – Юра – от сына или от дочери?

– Я одинок, вернее, мы с Юрой вдвоем, – скупо ответил он. – Мама мальчика умерла.

Я невольно с жалостью посмотрела на Юру. Может быть, поэтому, не зная материнской ласки и тепла, он такой скованный, робкий и жалкий.

– А кроме вас, есть еще здесь поблизости русские эмигранты? – спросил Миша.

– Нет… Не знаю, – коротко, с явной неохотой ответил Павел Аристархович.

– А мы слышали как-то от Шмидта, – вспомнила я, – что в деревне, в гастхаузе, тоже живет одна русская. Вроде бы в России была помещицей.

– Это – сумасшедшая старуха, и сын ее тоже сумасшедший. Он – красный! – вдруг громко заявил Юра.

У Павла Аристарховича брови от удивления полезли вверх: «Это что еще, сударь, за номер?! А ну-ка выйдите из-за стола и посидите там, в уголочке. Не вашего ума дело вмешиваться в разговоры старших». Он подождал, пока понурый Юра нехотя уселся на диване, а нам пояснил хмуро: «Я не знаю эту женщину и никогда не разговаривал с ней, хотя и видел неоднократно. Понятия не имею, кем она была в России. Слышал, что у нее несчастная судьба: муж вскоре после эмиграции спился и умер. Дочь сбежала с каким-то заезжим авантюристом, а сын с начала войны подался в Югославию и, по слухам, воюет с немцами в партизанском отряде».

Гости ушли часа через три. Павел Аристархович снова церемонно раскланялся. Мол, они очень-очень благодарны за гостеприимство и просят прощенья за доставленные хлопоты и беспокойство. Мол, они давно-давно уже не получали подобного удовольствия от общения с соотечественниками, тем более от общения с советскими соотечественниками.

Мама ответила просто: «Навещайте нас почаще, нам тоже было приятно познакомиться с вами. И вы, и мы – русские люди, для нас и беды, и успехи, и поражения, и победы России – должны быть общими».

После их ухода мама с Симой ушли в кухню хлопотать об обеде, «керлы» отправились в деревню в надежде раздобыть свежие новости, а я, Галя и Нина решили навестить Аркадия.

На кладбище было пустынно и тихо, только свистели в нежно зеленеющих кронах неугомонные скворцы, да изредка пускали первые несмелые, робкие трели прилетевшие недавно соловьи.

Посаженные Павлом Аристарховичем цветы за прошедшую неделю заметно подросли, а некоторые из них уже выбросили вверх хрупкие стрелки, на верхушках которых светились, как маленькие солнышки, бледно-желтые нарциссы. А березка наша еще стояла без листвы, но она, по всей видимости, прижилась хорошо, так как тоненькие ветки сплошь были усыпаны крупными, лакированными, готовыми вот-вот лопнуть почками. От них, казалось, ощутимо исходили тепло и радость жизни.

Мы положили на могилу среди цветов красные яйца, постояли молча. Мне сделалось вдруг невыносимо грустно – так ясно припомнился прежний Аркадий, тот, которого я знала до побега, – его серо-зеленые с веселой золотинкой глаза, улыбка, голос.

И Галя с Нинкой примолкли, стояли рядом грустные, подавленные. «От так и мои тату, мамо и братку лежат у земли, а я и не ведаю где, – сказала Галя и вздохнула тяжко. – Коли ж прийде кониц цей проклятой войне?!» Ее слова больно кольнули мое сердце. А где мои братья? Неужели и они вот так же…

На обратном пути Нинка нашла невдалеке от железнодорожной насыпи целую полянку бледно-сиреневых цветов, и мы, не спеша, стали собирать их. И оказывается, зря не спешили! У переезда встретили Николая Колесника, который (подумать только!) был у нас, ждал, а теперь (время уже вышло!) должен срочно возвращаться на ферму. Какая же досада меня разобрала! Ведь было такое предчувствие, что сегодня придет, было! А вот, как всегда, возникла очередная «запятая».

Галя с Ниной пошли к дому, а я решила проводить Николая хотя бы до деревни. «А до Брондау не хочешь со мной прогуляться? – спросил он. – Подождала бы меня у наших девчонок-украинок, а я, когда освобожусь, – провожу тебя обратно. Сегодня я более-менее свободен. И пропуск выписан до вечера».

– Не