моей милой, далекой, несчастной, порушенной, гордой, могучей и прекрасной России сейчас тоже царит весна. Так же охорашивается после зимней спячки, нежится под ярким солнцем подернутый серебристой салатной дымкой лес за рекой. Так же галдят, шумно ссорятся и мирятся взъерошенные воробьи на ветвистых тополях, что, словно стройные гренадеры, возвышаются над моей любимой луговиной. А по угольно-черной, масляно лоснящейся пахоте на задворках дома все так же неторопливо, степенно расхаживают важные грачи.

Как я любила эту пору! Как я любила, дождавшись, когда сойдет лед на реке, накопав под берегом в студеной воде голубой глины, сидеть затем на весеннем припеке за верандой и лепить из мягкой, разогретой руками, податливой, вязкой массы разных зверюшек, птиц. Когда поделки подсыхали, я старательно раскрашивала их разноцветными акварельными красками. Случалось, и Ваня снисходил до моих занятий, и тогда все подоконники на веранде были уставлены миниатюрными глиняными цаплями, слонами, медвежатами.

А как хороши апрельские утренники там, в моей России, когда в свежем воздухе витает ни с чем не сравнимый тонкий и терпкий аромат уходящего снега, оттаивающей земли и едва пробивающейся зелени, а под ногами, меж дорожных булыжников, лопается с паутинным, серебряным звоном схваченный легким ночным морозцем хрупкий, ажурный ледок. Мне так ясно – так ясно представилось все это, что на какое-то мгновенье я даже физически ощутила до головокружения неповторимый, родной запах нашей северной русской весны. Увы, только на мгновенье…

А вот и усадьба Насса. Похожий на крепость господский дом, такой же громоздкий и монументальный, как и у Шмидта. Отличие лишь в том, что нет колонн у парадного входа.

Барак для рабочих расположен в стороне от главного здания. Ольги дома не оказалось, а Нина что-то штопала или шила. Она обрадовалась нам, быстро смахнула разложенные на столе тряпки, расстелила скатерть, достала из шкафа чашки, сахарин, тарелку с хлебом, вазочку с яблочным мармеладом. Мы пили чай, болтали, рассматривали довоенные фотографии, которых у Ольги и Нины довольно много.

Кто-то стукнул трижды в дверь – уверенно, энергично.

– Райн[63], – сказала Нина.

В распахнутом, залитом ослепительным закатным солнцем дверном проеме показался парень с вьющейся золотисто-рыжей копной волос, в голубой футболке и шортах, но тут же, не вымолвив ни слова, проворно выскочил обратно. Лишь глухо стукнули створки двери.

– Кто это? Он что, – не того? – удивилась я, несколько уязвленная столь поспешным бегством. – Испугался нас, что ли?

– Ах, это Джонни, пленный англичанин, – рассмеялась Нина. – Да нет, не думаю, что испугался, – просто счел неприличным появиться перед незнакомками в подобном домашнем виде. Побежал переодеваться – их лагерь в соседнем бараке. Сейчас, погодите, явится. Они же знаете какие щепетильные.

Я сразу вспомнила тех моих прошлогодних знакомцев-англичан и снова ощутила смешанное чувство досады и неприязни. Да уж, щепетильности, а также чрезмерной гордыни и самомнения у этих британцев хватает.

А Нина между тем рассказывала совсем иное. По ее словам, все англичане очень хорошие, простые, добрые ребята, к русским относятся с большим уважением. Работают они у разных бауеров на ближних хуторах, а вечером возвращаются в лагерь, где живут под надзором вахмана.

– Сейчас попросим Джонни принести аккордеон и пойдем к Степану, – говорила Нина. – Семья Степана живет в том же доме, где английский лагерь, – буквально за стенкой. Сегодня все работали только до обеда, так там, наверное, уже собрались на танцы поляки, пленные англичане, возможно кто-нибудь из русских пришел.

Надо же, устраивают открыто танцульки, веселятся и не боятся полицая! Нина угадала мое недоумение.

– Наш хутор на отшибе, сюда почти никто из немцев не заглядывает, – сказала она. – А если даже и намечается какая проверка или облава – вахман своевременно предупреждает англичан. Они его постоянно снабжают сигаретами, мылом, кое-какими продуктами – так что он зависит от них. Ведь каждый английский пленный регулярно получает посылки из Красного Креста, не говоря уже о домашних посылках. Это не то что наши русские пленные подыхают от голода… Увы, что правда – то правда.

А вот и давешний беглец. Снова стук в дверь. Приветствие. Неловкая заминка. Нина знакомит нас, приглашает гостя сесть.

– Вы, пожалуйста, извините меня за то, что я так внезапно ушел, – говорит, краснея, Джонни, – просто имел неподобающий вид.

Да, на сей раз он принарядился. Поверх кремовой рубашки – легкая куртка. Даже галстук с искрой повязал. Даже буйные кудри свои попытался плотно-плотно пригладить, предварительно обильно смочив их душистой водой. А они все равно не слушаются, подсыхая, упрямо свиваются в тугие каштановые кольца (это на солнце его волосы казались огненно-рыжими, на самом же деле они – темно-каштановые).

Пока Нина уговаривает Джонни принести сюда аккордеон, я украдкой рассматриваю его. Рост – выше среднего. Фигура – ладная, спортивная. С лица, правда, не «ах» – коротковатый, слегка вздернутый нос, крупные, чуть вывернутые губы, при улыбке виден просвет в передних зубах. Симпатию придают ярко-синие, можно сказать, васильковые, глаза, кудрявые волосы, да еще эта, совсем не мужская манера – краснеть по малейшему поводу.

Джонни все-таки притащил свой аккордеон, но игра у него вначале не заладилась – начинал то одно, то другое, и тут же бросал. Наконец негромко, медленно заиграл что-то очень печальное – такое, отчего вдруг смятенно и тревожно сжалось сердце.

– Повторите, пожалуйста, еще раз, – попросила я, когда, закончив играть, Джонни выжидательно посмотрел на нас. – Какая красивая мелодия.

– Это очень популярная у нас, в Англии, в последнее предвоенное лето песня, – сказал он. Повторив мелодию, Джонни лукаво подмигнул Нине: – А вот это вам, безусловно, знакомо…

Быстрые пальцы легко заскользили по голубым перламутровым клавишам, комнату заполнил мотив, так много сразу воскресивший в памяти, так много напомнивший, что было еще совсем недавно и вместе с тем уже так давно:

       Синенький скромный платочек

Падал, опущенный с плеч…

– Вы, русские, очень музыкальный народ, – сказал Джонни, закончив играть, небрежным жестом опустив ремень с плеча. – У вас прекрасные песни. С помощью Нины я уже освоил некоторые мелодии, например «Полюшко-поле», «Катюша», «Там вдали, за рекой». Названия песен он произнес по-русски, смешно коверкая слова.

Опершись локтями о стоящий на коленях аккордеон, положив подбородок на скрещенные пальцы, он с открытой доброжелательной улыбкой смотрел на нас.

– Хочется домой, а?

– Домой? Вы имеете в виду Россию?

– Ну конечно. Не здесь же ваш дом. Скоро это случится, теперь уже недолго ждать.

– Вы не знаете, как сейчас обстоят дела на фронтах? – спросила я. – Из газет, а также из радиопередач невозможно что-либо понять – все неясно, туманно.

– Конкретно