— Не то чтобы я старалась перевести разговор, но выбыли бы прекрасным отцом, отец Ральф.

— Я люблю детей, и совсем маленьких, всегда любил. Мнегораздо легче радоваться детям, ведь при этом не приходится нести никакихнеприятных отцовских обязанностей.

— Не в том дело, просто вы — как Людвиг. У вас вхарактере есть что-то женское.

Джастина, обычно нелюдимая, явно отвечала ему симпатией —она уснула у него на руках. Ральф уложил ее поудобнее и вытащил из карманапачку «Кэпстен».

— Дайте я вам зажгу, — предложила Энн. Ральф взялу нее зажженную сигарету.

— А где Мэгги? — спросил он. — Спасибо.Простите, не догадался, курите, пожалуйста, и вы.

— Мэгги в отъезде. Она ведь так и не оправилась послеродов, а когда начались дожди, ей стало совсем худо. И мы с Людвигом отослалиее на два месяца отдыхать. Она вернется примерно к первому марта, еще семьнедель осталось.

С первых слов Энн заметила в нем резкую перемену: будторазом рассеялись его надежды, обманула долгожданная радость. Он тяжеловздохнул.

— Уже второй раз я приезжаю проститься — и не застаюее. Тогда, перед Афинами, и вот опять. Тогда я уезжал на год, а моглослучиться, что задержался бы много дольше, в то время я и сам не знал. С техпор, как погибли Пэдди и Стюарт, я ни разу не был в Дрохеде, а тут понял: немогу я уехать из Австралии, не повидав Мэгги. И оказалось, она вышла замуж и ееуже нет в Дрохеде. Хотел поехать за ней, но ведь это было бы нечестно поотношению к ней и к Люку. А теперь я приехал, потому что знаю: не могу яповредить тому, чего не существует.

— Куда вы уезжаете?

— В Рим, в Ватикан. Кардинал ди Контини-Верчезе теперьзанимает пост недавно скончавшегося кардинала Монтеверди. И, как я и предвидел,он берет меня к себе. Это большая честь, но и не только честь. Я не могуотказаться.

— И надолго вы едете?

— Боюсь, очень надолго. В Европе полыхает война, хотьотсюда нам и кажется, что это очень далеко. Римская католическая церковьнуждается в каждом своем дипломате, а благодаря кардиналу ди Контини-Верчезе,меня считают дипломатом. Муссолини тесно связан с Гитлером, один другого стоит,и Ватикан вынужден как-то объединять противоположные мировозрения — католическуюверу и фашизм. Задача не из легких. Я свободно говорю по-немецки, пока был вАфинах — овладел греческим, пока жил в Риме — овладел итальянским. Вдобавокбегло говорю по-французски и по-испански. — Он вздохнул. — У менявсегда были способности к языкам, и я сознательно их развивал. И теперь менянеизбежно переведут отсюда.

— Что ж, ваше преосвященство, если только вам не завтрана пароход, вы еще можете повидаться с Мэгги.

Слова эти вырвались у Энн прежде, чем она успела подумать,что говорит; да и почему бы Мэгги не увидеться с ним разок перед его отъездом,тем более если он правда уезжает надолго?

Ральф повернул голову и посмотрел на нее. Красивые синиеглаза смотрят отрешенно, но так умно, так проницательно, этого человека непроведешь. О да, он прирожденный дипломат! И прекрасно понимает смысл ее слов ивсе ее тайные побуждения. Затаив дыхание, Энн ждала ответа, но он долго молчал— сидел и смотрел поверх изумрудной чащи тростника на полноводную реку и,кажется, забыл о спящей у него на руках малышке. Энн зачарованно разглядывалаего сбоку — линию века, прямой нос, загадочно сомкнутые губы, упрямыйподбородок. Какие силы собирал он в душе, созерцая эту даль? Какой сложноюмерой измерял любовь, желание, долг, благоразумие, волю, страстную тоску, что перевеситв этом противоборстве? Он поднес к губам сигарету, пальцы его дрожали — и Энннеслышно перевела дух. Так, значит, ему не все равно.

Ральф молчал, должно быть, минут десять; Энн зажгла еще однусигарету, подала ему взамен погасшего окурка. Он и эту докурил до конца и всене сводил глаз с далеких гор, с хмурых туч, что снова сгущались в небе, грозядождем. Потом швырнул второй окурок вслед за первым через перила веранды испросил самым обычным ровным голосом:

— Где она сейчас?

Теперь был ее черед задуматься — ведь от того, что онаответит, зависит его решение. Вправе ли человек толкать других на путь, которыйневедомо куда ведет и неведомо чем кончится? У нее одна забота — Мэгги, и,честно говоря, ее нимало не волнует, что станется с этим архиепископом. На свойлад он не лучше Люка. Рвется к какой-то своей сугубо мужской цели, и некогдаему или нет охоты поставить на первое место женщину; цепляется за мечту,гонится за призраком, который, должно быть, только и существует в его сумасброднойголове. Жаждет чего-то не более прочного, чем вот этот дым сахарного завода,что рассеивается в душном, пропахшем патокой воздухе. А ему больше ничего ненадо, и он растратит себя и всю свою жизнь на эту напрасную погоню.

Как бы много ни значила для него Мэгги, здравый смысл ему неизменил. Даже ради Мэгги — а Энн уже начинала верить, что он любит Мэгги большевсего на свете, кроме этой своей непонятной мечты, — не поставит он накарту возможность рано или поздно овладеть тем, чего так жаждет. Нет, от этогоон не откажется даже ради Мэгги. И, значит, если сказать ему, что Мэгги сейчасв каком-нибудь многолюдном курортном отеле, где его, Ральфа де Брикассара,могут узнать, он к ней не поедет. Уж он-то лучше всех понимает, что неостанется незамеченным в любой толпе. Энн облизнула пересохшие губы.

— У Мэгги домик на острове Матлок.

— Где?

— На острове Матлок. Это курорт возле пролива Уитсанди,очень уединенное место. А в это время года там и вовсе не бывает нидуши. — И не удержалась, прибавила:

— Не беспокойтесь, вас никто не увидит!

— Очень утешительно. — Тихонько, осторожно онпередал Энн спящего ребенка. — Благодарю вас. — Он пошел к лестнице.Потом обернулся, посмотрел с волнением, почти с мольбой. — Вы глубокоошибаетесь. Я хочу только увидеть Мэгги, не более того. Никогда бы я не сделалничего такого, что может погубить ее душу.

— И вашу тоже, да? Что ж, поезжайте под видом ЛюкаО'Нила, его там ждут. Тогда ни вам, ни Мэгги наверняка нечего бояться скандала.

— А вдруг он тоже приедет?

— И не подумает. Он отправился в Сидней и не вернетсяраньше марта. О том, что Мэгги на Матлоке, он мог узнать только от меня, а яему об этом не сказала, ваше преосвященство.

— А Мэгги ждет Люка?

— О нет! — Энн невесело улыбнулась.

— Я ничем не хочу ей повредить, — настойчивосказал Ральф. — Я только хочу ненадолго увидеть ее, вот и все.

— Я прекрасно это знаю, ваше преосвященство. Но насамом-то деле вы повредили бы ей неизмеримо меньше, если бы хотелибольшего, — сказала Энн.