– Привет, я Дэн. Друг Анны, – говорю я. Бытьдругом Анны мне гораздо приятнее, чем быть дружком Лягушонка.

Не громко, но и не особенно тихо, при желании толстуха моглабы услышать меня. Она не слышит. Так, невидимый, неслышимый, я делаю несколькоосторожных шагов, я приближаюсь к Кирстен. Тут-то и становится различимойнадпись:

«HELLO!

I AM A BITCH!»

Гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Напряжение, до сих пор сковывавшееменя, отпускает, мне даже становится весело. Если ты сука, милая моя, то самбог велел поступить с тобой по-сучьи, уж извини. Ярко-желтая футболкаобтягивает бока Кирстен, жир так и выпирает из нее, чуть не лопается, стекаетвниз. Еще одна разновидность водопада, и я не потратил бы ни одного кадра,чтобы заснять его. Быть может, колоритная фигура нигерийской домработницызаинтересовала бы Август, даже скорее всего – заинтересовала, но Август мертва.

И Кирстен в самые ближайшие мгновения присоединится к ней.

– Привет, Кирстен!..

Никакой реакции. Да и хрен с тобой, Кирстен.

Я вынимаю из кармана халата пистолет, снимаю его с предохранителяи взвожу курок. Выстрелы следуют один за другим, первый, второй, третий,четвертый, пау-пау-пау, как сказала бы соплячка. Разница лишь в том, что еепау-пау-пау было совершенно безобидным, а после моего… После моего наярко-желтой футболке Кирстен расплывается ярко-красное пятно. Я ожидал увидетьнечто другое, например – черное пятно или темно-бордовое пятно, что большеприличествовало бы черному телу Кирстен, как бы не так! В этом доме все вовсене такие, какими кажутся. Туша кухарки сползает на пол, разделочный нож исалатный перец выпадают из ее разжавшихся пальцев – эффект как отземлетрясения, я всерьез обеспокоен тем, как бы этот грохот не услышали всоседних домах.

И еще. Мне очень хочется жрать.

Я лезу в холодильник не сразу, несколько минут я изучаюудивленное лицо Кирстен, определить, сколько ей лет, – невозможно. Всеиз-за черной физиономии, маскирующей любые морщины. У Кирстен толстый нос,толстые губы и глаза навыкате, шеи нет, ее с успехом заменяют два или триподбородка, после чего следует необъятная грудь, стать украшением фотоальбома«Блондинки» ей не дано. Во-первых, потому что она не блондинка и даже не белая,во-вторых – потому что она толстая. Кто станет переживать о судьбе толстухи?

Никто.

Эх, Кирстен, лучше бы тебе было оставаться в своей Нигерии,вставлять палки в нос и железо в уши, носить тыквы на голове и играть на своихтупорылых тамтамах!..

Я мог бы еще долго рассуждать о нелепом шведском концеафриканки и о том, что на стройную худощавую Анну не пришлось бы тратитьчетырех пуль, хватило бы и одной, но тут мой взор падает на резиновые перчатки,свисающие с края стола. Перчатки тотчас же направляют мои мысли по новому,лишенному сантиментов руслу: надо бы позаботиться о том, чтобы замести следы.

По возможности.

По возможности, потому что я вовсе не уверен что все следыудастся уничтожить. Ведь я пришел в этот дом как друг, как дружок, как сладкийДэн, я и думать не думал об отпечатках, я с самого начала был настроенмиролюбиво, и не моя вина в том, что все так обернулось. Виновата Лягушонок,которая хотела меня убить, а пистолет (с боевыми, между прочим, и ужепроверенными мною патронами) дал осечку. А если бы не дал?

Я все сделал правильно.

И трем трофеям полицейского комиссара, висящим в кабинетеАнны Брейнсдофер-Пайпер (лев, зебра, антилопа) я могу противопоставить теперьсвои собственные трофеи.

Лягушонок.

Кирстен.

Анна.

На инкрустированных щитах из дерева они смотрелись бынелепо, бр-р-р, гадость, срань Господня, где я умудрился наследить? Ванная,комната Лягушонка, кабинет Анны, перила лестницы, несколько дверных ручек, закоторые я хватался, еще будучи сладким Дэном, каминные причиндалы из латуни.Так что работы непочатый край, и мне нужно энергичней пошевеливать задницей.

Но сначала – жратва.

Прежде чем ломануться в холодильник, я надеваю резиновыеперчатки: тонкие, белые, должно быть, Кирстен использовала их для мытья посуды.Исходя из этого, перчатки должны быть мокрыми, по меньшей мере – влажными, ноони восхитительно сухи. Что ж, ветер трех смертей трех женщин, дующий мне влицо, чудесный морской бриз, можно назвать попутным. Облачившись в перчатки, яоткрываю холодильник и обнаруживаю в нем тот же образцовый порядок. Самыеразнообразные продукты аккуратно уложены на полках, сыры вверху, овощи – внизу,между ними – несколько неглубоких кастрюль и сотейник, упаковка пива, упаковкабаночной пепси-колы, коробка с пиццей, на ней я и останавливаюсь.

На ней и на пиве.

Пока пицца разогревается в микроволновке, я потягиваю пивкои изучаю кровь, вытекшую из туши Кирстен. Она не так затейлива, как кровь МаксаЛарина и та первая кровь, которую я видел у Крюкова канала, стоит ли ожидатьдругого от нецивилизованной уроженки Африки, такой же примитивной, как мебельиз «IKEA»? Но и кровь Кирстен способна на выбрыки, способна на сюрпризы: онадвижется примерно в том самом ритме, в котором двигалась сама кухарка, онаскладывается в узор, который я уже видел. На ковре в кабинете Анны – такие жеэкзотические переплетающиеся фигуры. Неэвклидова геометрия. Спустя некотороевремя кровь достигает наушников, валяющихся на полу, они соскочили с головыКирстен в тот самый момент, когда кухарка рухнула и едва не проломила пол.Теперь и я имею возможность послушать музыку, которую слушала Кирстен.

Кажется, это Боб Марли.

Покойный наркуша и растаман, такой же черномазый, как иКирстен. Будь здесь Великий Гатри, он мог сказать точнее, он мог даже выдатьназвание композиции, но Великого Гатри здесь нет. Зато есть Муки,Муки-Муки-Муки, Муки-приятель, Муки-красавец. Муки пришел следом за мной, и онне выказывает никакого беспокойства.

Коты все-таки замечательные существа.

– Здоров, бродяга! – говорю я Муки. – Тожепроголодался?

Муки беззвучно открывает пасть.

Обнаружить кошачьи миски не составляет труда: они стоятнеподалеку от мойки, в укромном уголке между модерновым кухонным шкафом истолом со стеклянной столешницей. Я снова лезу в холодильник, теперь уже замолоком, которое я приметил на средней полке, и распечатанной банкой кошачьихконсервов, она стоит там же.

Пока я вываливаю в миски корм и наливаю молоко, Мукивертится рядом со мной, ластится, всем телом трется о мои колени. Муки оченьделикатен в еде, он вообще очень деликатен, и в этом он похож на Анну. Мнебудет жалко расставаться с Муки, плохим собеседником, но хорошим слушателем. Онбы никогда не стал свидетельствовать против меня, я знаю это точно.

…Начать лучше всего с ванной, там я оставил уйму отпечатков.На краю джакузи, на шампуне и геле для душа, на механизме сливного бачка, нараковине, на дверной ручке. Минут десять уходит на то, чтобы протереть всесомнительные поверхности, еще столько же я рассматриваю себя в зеркале надполкой с зубной пастой и щетками.