– В каком смысле? – Глупо переспрашивать во второйраз, но Анна переспрашивает. Я начинаю раздражаться.

– Это ваша героиня? Книга о ней?

– Нет. Конечно же, нет. Это просто обложка. Довольнозавлекательная, мимо нее не пройдешь, правда?

– Да уж.

– С содержанием она никак не соотносится. Во всякомслучае, напрямую.

– А если не напрямую? – я проявляю удивительнуюнастойчивость.

– Мне было предложено несколько вариантов оформления.Этот понравился мне больше всего.

– Не сомневаюсь, что он был самым лучшим.

– Завораживает, не правда ли? – Теперь мы любуемсяобложкой вдвоем.

– Да.

– Мне кажется, что именно так выглядит суть. Ценнаямысль, хотя и несколько расплывчатая.

– Суть чего, Анна?

– Суть всего. Любви, смерти, преступления, наказания,суть человеческой природы, ее двойственности. Добра, в котором заключено зло.Зла, в котором заключено добро…

– Хотелось бы еще узнать имя оформителя. – Неслишком ли бесцеремонно я прерываю Анну? – Может быть, это Иисус? Можетбыть – Сатана?

– Это легко сделать, Дэн. Художник должен быть указан ввыходных данных. Дайте-ка я посмотрю.

Анна принимается изучать книгу.

– Ага, вот. Нулла. Буби Нулла.

– Странное имя.

– Похоже, что он итальянец. Или испанец. Хотя само имяскорее немецкое.

Анне, чей первый муж был немцем, умершим от сердечногоприступа, виднее.

– Вы знаете его?

– Нет. Никогда раньше он не оформлял мои книги.

– Ну бог с ним. – Мне стыдно, что я напряг Анну,мне хочется сменить тему. – Так ваша книга о добре, в котором заключенозло? Или о зле, в котором заключено добро?

– Моя книга? Наверное, о том, что жертве по большомусчету все равно, кто полоснет ножом ей по горлу: последний бродяга или вполнереспектабельный человек с обезоруживающей улыбкой, любитель устриц и Вагнера.

Еще одна ценная мысль, лишь в одном Анна ошибается: ниустриц, ни Вагнера я не люблю.

– …о том, что смерть многолика и опасность может прийтис любой, иногда самой неожиданной стороны…

– Мне бы очень хотелось ее прочесть. Очень.

Херня. Мне совсем не хочется читать книгу АнныБрейнсдофер-Пайпер. Такую книгу я мог бы написать и сам, если бы захотел. В нейне было бы философского нытья о добре и зле и многостраничных пассажей о знакахи посланиях, которые иногда оставляют убийцы, они просто не могут от этогоудержаться. Но в описание крови, которую я пустил нескольким второстепеннымперсонажам… В описание крови я бы вложил всю душу.

– Мне бы тоже хотелось, чтобы вы ее прочли.

– Как-нибудь прочту.

– Как-нибудь, Дэн.

Поленья в камине (он наконец-то разгорелся) весело потрескивают.Огонь слишком, неестественно, ярок. Столь же неестественна тьма, сгустившаясянад садом. Сейчас никак не позднее трех-четырех часов дня, но ощущение такое,что наступили сумерки. В сумерках Анна выглядит еще более привлекательной, онадаже помолодела, уж не разговоры о преступнике и жертве так завели ее?.. Теперьона полностью соответствует роли бесстрашной охотницы, которую никогда неисполняла.

– …кто же тогда их пристрелил?

– Кого?

– Всех этих животных, Анна.

– Свен. Свен обожает сафари и раз в год обязательновыбирается в Кению.

Сафари. Самое подходящее занятие для полицейского комиссара,который одним ударом кулачища загоняет чужую преступную челюсть в чужой жепреступный затылок. И черномазая Кирстен… Она наверняка внедрилась в дом по егопротекции.

– У вас просто удивительная семья!

Та еще семейка, гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Дочурка-психопатка,папашка – охотник за головами (он и в отпуске не может обойтись без стрельбы) имамахен, сочиняющая истории про маньяков. Стоп. Ничего плохого об Анне я сказатьне хочу.

– Надеюсь, мне удастся познакомиться с вашим мужем.

– Я тоже надеюсь. Но обычно он приходит очень поздно. Унего ненормированный рабочий день.

– Даже сегодня он не сделает исключения?

– Боюсь, что нет.

– Преступность растет?

– Боюсь, что да, – Анна поворачивается к окну. Онавсе так же обнимает себя за плечи. Она все так же смотрит в сад. –Странно… В саду становится темно.

– Должно быть, собирается дождь.

– Должно быть, вы правы.

На фоне окна, на фоне сумерек, на фоне постриженных кустов ибумажных фонариков Анна кажется мне особенно беззащитной, особенно хрупкой, мнехочется обнять ее. Мне хочется, чтобы она относилась ко мне с симпатией, этоважно. Чтобы она считала меня своим другом, чтобы во всем могла положиться наменя. То, чего я не хочу ни при какой погоде, даже если сумерки будут вечными,даже если пойдет дождь:

– чтобы она возненавидела меня;

– чтобы одна мысль обо мне, убийце ее дочери, вызывалав ней негодование, ярость и ужас;

– чтобы она прокляла меня.

И еще одно: я не хочу становиться воспоминанием.

– Я не хочу становиться воспоминанием, Анна.

Анна Брейнсдофер-Пайпер не оборачивается. Она всего лишьраспускает волосы, собранные до этого в хвост. Она распускает свои шикарные,каштановые, с легкой проседью волосы. Настоящий водопад из волос падает ей наплечи, настоящий водопад.

Водопад.

Вот чего не хватало сумеречному саду, бумажным фонарикам,черной глади пруда – каштаново-серебристых струй, льющихся и льющихся. До этогосад казался мне мрачным, запущенным. Теперь же он – настоящее произведениеискусства. Каким бы сильным ни был морской бриз – ни один листик, ни однатравинка не шелохнутся. Каким бы белым ни был песок – он не белее отшлифованныхкамней садовой дорожки.

Анна Брейнсдофер-Пайпер прекрасна.

Она – лучшее украшение этого дома, этого сада, она – егодух. Ангел-хранитель. Я всегда знал, что Анна – ангел.

– Подойдите, Дэн, – шепчет мне Анна. Ее шепотобволакивает.

Я смотрю на обложку с фотографией Тинатин, я смотрю наобрывок ее лица. Я старательно повторяю движения, которым обучил меняглухонемой в аэропорту, я старательно складываю и разжимаю пальцы.

Я ЛЮБЛЮ ТИНАТИН.

Я люблю Тинатин, и мне нужно двигаться дальше. Роадмуви,расхожий сюжет. Мне из него не вырваться. Я не могу оставаться надолго где быто ни было, но и становиться воспоминанием тоже не хочу, я не хочу, чтобы Аннастрадала. А она будет страдать, когда узнает о смерти Лягушонка; я как будтосам погружаюсь в водопад, и каштаново-серебристые струи обмывают меня.