– Или Болеславец уже договорился, – оценилситуацию Шарлей, – или сейчас будет договариваться. Нормально. Установятвыкуп и контрибуцию в виде обеспечения и поставок для войска. Достигнутвзаимопонимания. В противном случае здесь давно бы всё было в огне.

У самой ратуши в боевом порядке стояли с десяток боевыхтелег, из них торчали стволы хуфниц. Была среди них и штабная телега гейтмана,легко узнаваемая по трофейным священническим ризам, которыми были толсто обитыоба борта и вымощено внутри. Возле телеги стоял собственной персоной гейтманполевых войск Табора, Якуб Кромешин из Бжезовиц, одетый в украшенный золотойвышивкой кафтан и высокие сапоги из красной кожи. Его сопровождали Отик изЛозы, Микулаш Сокол из Ламберка и Вацлав Гарда, командир пражского контингента.И Смолик, проповедник с худым лицом, которого Рейневан помнил с прошлогоднегорейда.

Личная охрана их пропустила. Они подошли. Рейневанпрокашлялся.

– Гейтман…

– Не сейчас! – Кромешин узнал его и явно удивился,но отправил жестом. – Не сейчас, медик!

Из ратуши показались городские посланники. Члены магистратаи горожане, ведомые тучным ксендзом в сутане и высоким бородачом в просторном,словно тога, плаще, задрапированном и снизу обшитом бобровым мехом. Плащпривлек внимание Рейневана: он был голубого цвета с тем неповторимым оттенкомголубизны, который его убитый брат Петерлин получал в своей красильне из вайдыи черничного сока.

Бородач и тучный священник стали перед Кромешным,поклонились. Бородач начал говорить. Говорил так тихо, что Рейневан, Шарлей иСамсон, стоящие в десяти шагах, понимали лишь каждое пятое слово. Но все, дажете, которые стояли еще дальше, понимали, о чем речь. Болеславец сдавался.Предлагал выкуп, лишь бы Табор их пощадил. Их сохранил от меча, а их дома – отогня. Все, даже те, который стояли дальше всех, увидели также рассвирепевшеелицо Кромешина. И услышали его голос. Его львиный крик.

– Сейчас? Вы сейчас хотите выкуп давать? Когда мы уже вгороде? Когда вы в наших руках? Поздно, болеславяне, поздно! Вчера, когда я васпризывал сдаться, вы со стен высокомерно кричали мне в ответ. Вы помните, чтовы мне кричали? Что-то там о Крацау, не так ли? Ну, я вам сейчас дам Крацау!Будете меня помнить, суки!

Бородач попятился на шаг, побледнел. Толстый ксендз,наоборот, казалось, готов был выцарапать гейтману глаза.

– Я знал, – завопил он, – что не о чем с нимиговорить! Excaecavit illos malitia eorum![232] Тьфу, еретики!Святотатцы! Злодеи! Будете жариться в аду! Падет на вас кара Божья!

По сигналу Кромешина вооруженные табориты окружилиделегацию, приперли советников к стене.

Гейтман полевых войск стал перед ними, сложив кулаки набедрах.

– Сначала, – сказал он, – кара падет навас. – Сейчас. Я вас покараю от Божьего имени.

– А нука, брат Смолик, – обратился он кпроповеднику с худым лицом, – скажи им проповедь. Пускай, прежде чем ониоставят эту юдоль, услышат голос Божьей правды. Спасения они и так неудостоятся, суки, римские холуи, прислужники вавилонского Люксембуржца. Нолегче им будет попрощаться с этим миром.

Проповедник напрягся, как струна, набрал в легкие воздух.

– Это война Господа, – закричал он пискливымголосом. – Он отдал вас в наши руки! Вы ели хлеб беззакония и пили винохищения,[233] пришел день кары. Вы провинились перед Богом,так что разметана будет кровь ваша, как прах, и плоть ваша – как помет.[234] Ты согрешил, коварный народ, ты гордо величался,преклонялся лживым идолам Рима, поэтому Бог одолеет тебя и отсечет тебе голову,как сделал Давид Голиафу. Бог крошит головы врагам своим, косматый череп того,кто поступает грешно!

– Славно, – оценил Кромешин. – Особенно прокосматый череп. Хотя о плоти тоже было неплохо. Ну, парни, слышали? Брать ихпоочередно, как Бог повелел, а брат Смолик напомнил! Как совершил ДавидГолиафу!

– Смилуйтесь! – завыл извлекаемый из группыбородач в голубом плаще. – Не убивайте! Христиане! Помилосердствуйте!

Табориты схватили его, поволокли к телеге, оперли шеей надышло. Кто-то подскочил и ударил топором. Ему пришлось еще два раза добавить, ав это время горожанин хрипел и сопел, а кровь хлестала потоками. Наконец головаупала на забрызганную брусчатку.

Вырывающегося ксендза бросили на землю, прижали коленями. Кзатылку приставили шестидюймовый гвоздь.

И забили несколькими ударами обуха по самую шляпку. Ксендзлишь раз закричал, потом только трясся и дергал ногами.

На советников, сбившихся в портале ратуши, посыпались удары.Их били цепами, кистенями[235] и топорами, рубили мечами,кололи рогатинами. Не прошло и полпачежа, а в луже уже дергалась дюжина тел.

Кромешин молча показал рукой, и прежде, чем она опустилась,шесть тысяч воинов Табора с диким криком набросились на город Болеславец.

В одно мгновение были перебиты те, что были на рынке, чтонаходились на улицах. Потом табориты ворвались в дома. Оттуда донесся одинбольшой обреченный крик, из окон, как град, начали высыпаться выброшенные люди.Снаружи продолжалась бойня, не щадили никого, улицы вмиг застелили трупы. Кровьрекой текла сточными канавами, вымывая из них мочу и мыльную пену, смываямусор, гниль и отбросы.

Не смогли дать убежища болеславские храмы. Всех, кто бежал кДеве Марии и Миколаю, перебили. Произошла резня перед доминиканским СвятымКрестом и на площади перед Доротой. Короткое время приютом была церковь СвятойЯдвиги, в котором спрятались более сотни горожан и священников. Потом гуситыворвались в притвор, неф и пресвитерию. В живых не осталось никого, а церковьобъял огонь. Яркое пламя и столп дыма поднялись до небес.

Когда всё только начиналось, когда рубили бородача в голубомплаще, Самсон сделал шаг, будто хотел воспрепятствовать. Когда демерит схватилего за плечо, он вырвался, но остался на месте, не подошел, не вмешался. Непредотвратил. Только отвернулся, побелел, как мел. Посмотрел на Рейневана. НаШарлея. И опять на Рейневана. А потом вверх, на небо. Так, словно на что-тооттуда надеялся.

– Брат! – Рейневан подошел не к Кромешину, а кОтику из Лозы, которого знал лучше. – Повлияй на гейтмана, остановите этопобоище. Где бургомистр города? Отто Арнольдус! Я должен с ним поговорить!