Всадники ворвались во двор на полном скаку, словно дикиелюди. Никакого соблюдения церемоний, никакой солидности, все-таки прибылмогущественный конунг...

Сам Фарамунд соскочил с коня с легкостью, словно подросток,даже подпрыгнул, разминая ноги после долгой скачки. У него приняли повод коня,он легко взбежал на высокое крыльцо, толкнул дверь, исчез.

Она выпрямилась, прислушивалась с сильно бьющимся сердцем.Внизу простучали ступеньки. Доски скрипели и прогибались под его весом, новзбежал наверх он резво, как белка, дыхание не ускорилось. Брунгильдавыпрямилась еще больше, спина должна быть ровной, а грудь в этих случаяхвырисовывается резче, для мужчин это важно, чтобы крупная и очерченная...

Фарамунд сделал два шага навстречу, чересчур почтительнопоклонился:

— Приветствую блистательную Брунгильду. Меня зовутФарамунд. Надеюсь, вы меня еще помните?

Брунгильда сказала музыкальным глубоким голосом:

— Это мне за то, что я не встретила вас у городскихврат? И не бросилась на шею с радостным визгом?

Фарамунд почувствовал, как его брови сами взлетели насередину лба. Понятно, он этого не ждал, как не ждал, что она ответит вот так.Как будто когда-то встречала у ворот, смотрела сияющими глазами, бросалась нашею!

— Да, — согласился он, — это было бызрелище... Редьярд здесь?

— Он еще в соседних землях, — сообщила она. —Там собираются отряды... хотят под ваше знамя, мой супруг.

— А какое дело Редьярду?

— Наверное... наверное, смотрит, как снаряжены.

— Скорее, — буркнул он неприязненно, —отговаривает идти ко мне!

Вошел оруженосец, угрюмый, крепко сложенный верзила с лицомв шрамах. Оглядел ее, словно искал спрятанный нож за поясом или в волосах,отступил, и только тогда следом вдвинулся слуга с огромным тазом в руках. Отводы шел пар. Второй слуга принес жаровню с раскаленными углями.

Фарамунд сбросил кольчугу. Она долго звенела, складываясь вгорку блестящего металла, издали похожего на мокрую чешую, стянул через головуи отшвырнул пропотевшую рубашку.

Брунгильда задержала дыхание. В двух шагах от нее плескаласьи разбрызгивала воду медная статуя римского гладиатора. От конунга несло жаром,ее ноздри уловили аромат его тела: грубый и мужественный. Тугие мышцы игралипод мокрой кожей, ей так мучительно захотелось подойти и коснуться его груди,что она в испуге отшатнулась, сделала шажок назад, все еще не отрывая глаз отего могучего торса.

Фарамунд выхватил из рук слуги полотенце, брызги полетели покомнате. Растираясь, спросил нетерпеливо:

— Обед готов?

— Подают на стол, конунг, — сообщил оруженосец.

Глаза у него были хитрые. Похоже, он заметил, как онасмотрела на полуобнаженного конунга.

— Хорошо, — бросил Фарамунд. — Хорошо! А томне надо спешить.

Брунгильда отступила, выскользнула за дверь. Ясно, конунгторопится быстрее закончить обед, который грозит растянуться в бесконечный пир,как это бывает, чтобы уединиться с нею, его супругой. Уединиться и выяснить,насколько же она была искренней, когда решилась, наконец, вышвырнуть со своеголожа служанку и занять свое место.

Мой конунг, подумала она счастливо. Мой супруг, мой муж! Тыдаже не представляешь, какой тебя ждет сюрприз.

Но сюрприз ждал, оказывается, ее. После обеда конунг велелоседлать коней. Брунгильда только и услышала грохот конских копыт во дворе.Когда же метнулась к окну, увидела раскрытые ворота, где в клубах пыли исчезалискачущие всадники.

Через два дня дошли слухи, что рекс переезжает от бурга кбургу, принимает коммендации от властителей земель, вождей племен и родов.Затем отправился в глубь франкских земель и земель их союзников. Всюду под егознамя становились отряды молодых героев. Брунгильда с упавшим сердцем поняла,что это и есть единственная цель приезда Фарамунда — осмотреть тех, ктостремится встать под его знамя, отобрать лучших и взять с собой для пополнениявойска.

Он же был в ее покоях, она могла сто раз заговорить с ним,когда он переодевался при ней, когда мылся или когда во время обеда они сиделирядом! Кто заставлял ее держаться так же надменно, как и раньше? Ведь он же незнает, что она... что она уже совсем иначе к нему относится!

Она ведь ни словом, ни взглядом, ни жестом не дала ему этопонять! Даже не намекнула...

Редьярд, бледный и осунувшийся, перехватил Тревора во дворе,затащил в конюшню. Тревор встревожился, видя, как молодой конт предварительнозаглянул в каждое стойло.

— Что стряслось?

— Дядя! Ты слышал, что Фарамунда раздражает та римскаявилла? Где жило семейство рода Помпеев?

Тревор сдвинул плечами:

— А, Помпеум? Это крепкий орешек. Там римский гарнизон,а вилла... уже не вилла, а городок, обнесенный стеной. Не деревянной стеной, акаменной. По-римски надежной! А что?

— Я услышал, что конунг намерен захватить Помпеум.Захватить и разрушить!

Тревор почесал в затылке:

— Да, этот Помпеум уже раздражает...

Редьярд воскликнул горячо:

— Да это вообще не наши земли! Это Галлия. Галлия, окоторой не вспоминаем, которую не замечаем. Здесь живут галлы. Они уженаучились уживаться с римлянами, научились перенимать у них культуру, учатсяцивилизации. Мало того, что мы вторглись в чужие земли, мы рушим здесь безнеобходимости!

Тревор хмурился, из соседнего стойла к нему потянуласьконская морда. Не глядя, погладил, потрепал за ухом.

— И к чему ты это?

— Дядя, я просто не могу позволить Фарамунду захватитьи уничтожить Помпеум! Это последний римский город в этих землях. От него свет,от него культура. В нем живут юристы, инженеры... С его падением воцарится мракво всей Галлии. Да-да, возможно, в Галлии больше не осталось римских гарнизонов?..

Тревор смотрел исподлобья:

— Ты с ним разговаривал?

Редьярд вспыхнул:

— С этим невежественным варваром? Который дажерасписаться не умеет, ставит крестик вместо имени?.. Да, я пробовал с нимразговаривать. Но доводы хороши только для ума, а не для комка страстей,желаний, похоти и жажды крови! Ему мозолит глаза город, который не признает еговласти. Наверное, задевает еще и то, что там живут лучше, богаче, чище. Норазрушить легче, чем самому такое построить, самому узнать хотя бы основыюриспруденции и гражданских прав...

Он поперхнулся от прилива чувств. Тревор нахмурился, егокрепкие, как копыта, ногти постучали по доскам. Глаза уставились в одну точку.

— Ты говоришь как римлянин, — сказал он снеодобрением. — Все-таки наш народ — это наш, а римляне — это римляне.Надо быть на стороне своих.