— Римляне — не народ! — воскликнул Редьярд. —Римляне — это культура. Ежегодно римский император дает римское гражданствомногим из варваров. Не только их вождям, но часто жалует этим высоким званиемцелые воинские дружины! И все они с той минуты считаются римлянами.

Тревор задумался, подергал ус, Голос стал несколько мягче:

— Ну, если так... Хотя я бы все равно не бросил своих,однако... Не знаю, Редьярд. Это ты учился римской юрис... юристпу... словом, ихпремудростям, а я с мечом в руке служил им недолго. Зато потом защищал своиземли от тех же римлян. В этом Фарамунде я чувствую некую правоту. Не головой,а так... хребтом. Но я вижу, ты весь как струна. Что ты задумал? Что тызадумал, Редьярд?

Редьярд опустил голову. В помещении повисло тяжелоемолчание. Тревор поежился, из окна словно бы пахнуло зимой, а по всемупомещению замелькали снежинки.

— Я должен выбирать, — ответил Редьярд не своимголосом. — Выбрать между культурой и... дикостью. Но культура, как мнеговорят, чужая, а дикость — это мой народ. Да, мой народ дик и невежественен.Но культура... она не бывает чужой! Это... это культура!.. Знаешь, дядя, я ужесделал свой выбор. Наверное, я сделал его давно, но не подворачивался случай...показать, на чьей я стороне.

— И что же...

— Я пошлю в Помпеум верного мне человека. Или даже сампоеду! Если там будут знать, то сумеют отразить нападение. Возможно, наконец-топогибнет этот безжалостный человек... и тогда эти завоевания прекратятся.

Тревор воскликнул с ужасом:

— Постой!.. А как же твоя клятва верности?

Редьярд ответил с болью в голосе:

— Дядя, мне очень больно и гадко... Но это во мнеговорит прошлое. Однако я теперь — христианин! А моя новая вера гласит, чтовсякие клятвы христианина перед язычником необязательны. Я могу быть верентолько самому Господу Богу. И все делать для его величия и славы! Потому ясчитаю себя свободным от клятв этому Фарамунду.

— Редьярд, опомнись...

Он покачал головой:

— Дядя, это ты опомнись. Он зашел слишком далеко! Онуничтожает любое влияние Рима, а это... это я даже не знаю, как назвать! Навеличии Рима весь мир держится. Все законы, все правила — все создано в Риме.Без Рима весь мир бы рухнул в хаос. И рухнет, так как варварские орды со всехсторон, как морские волны, бьют в твердыни Рима, подтачивая его несокрушимыепрежде стены...

Тревор высвободился из его объятий. Глаза старый воин неподнимал, а когда заговорил, голос был тусклый, изломанный страданием:

— Редьярд, я люблю тебя. Ты всегда был мне как сын.Может быть, новая вера и освобождает человека от данных им клятв... Но я, дажеприняв такую веру, сам бы не считал себя свободным от клятвы. Ибо ты давалклятву не перед старыми богами, даже не перед Фарамундом...

— А перед кем же?

— Перед собой, Редьярд. Перед собой. А от себя уйтитруднее, чем даже от прежних богов.

Редьярд упрямо вскинул голову. Подбородок выдавался вперед,лицо было суровым и решительным, а глаза сверкали огнем новой веры.

— Каждый это понимает, как знает.

Фарамунд принимал присягу в верности, покорности, когдаприбыл Тревор. Пыль покрывала его седые волосы и плечи таким слоем, что онказался статуей из серого гранита. Лицо тоже стало серым, только глаза сверкалипо-прежнему живо и задорно. А когда проехался вдоль строя молодых воинов, сампомолодел, расправил плечи, смотрел соколом.

Вечером осчастливленный хозяин местного бурга давал пир вчесть почтившего его вниманием конунга. Тревор сидел по правую руку, пил инахваливал, но Фарамунд видел, что старому вояке не терпится сообщить что-товеселое.

В самом деле, Тревор выбрал момент, когда все орали походнуюпеснь, наклонился к Фарамунду, шепнул заговорщицки:

— Рекс, я заметил, что живот вашей жены несколькоокруглился.

Фарамунд напомнил суховато:

— Супруги, Тревор. Брунгильда — всего лишь супруга.

— Пусть супруга, — согласился Тревор, который невидел разницы, — я хочу сказать, что я замечаю первым то, что другиезаметят позже. Так вот, живот вашей жен... супруги теперь несколько великоват.А при ее тонком стане это становится заметно почти сразу.

Фарамунд вскинул брови.

— И что?

Голос его стал строже, но Тревор не смутился:

— Все уже знают, что... все эти гнусные слухи, что...якобы... ну, что рекс не посещал ее ложа... все это ложь, и что рекс... ну, насамом деле рекс не стал бы довольствоваться служанкой, когда у него такаяблистательная жена...

Фарамунд слушал, брови все больше ползли вверх. Это былочто-то новое. Похоже, то не был просто каприз обиженной женщины, когда онапришла в его постель сама, заменив собой служанку. А если и был, как ему тогдапоказалось, то теперь она начинает... неумело, неуклюже, но начинает борьбу засвое место в его жизни.

— Поздно, — вырвалось у него горькое. — Уменя все мертво. Пожар бушевал так долго, что выгорело все!.. Один пепел... даи тот сгорел.

Тревор кивал, соглашался, глаза стали грустными, а взглядушел сквозь толстые стены.

— Да, — сказал он совсем тихо. — Лютеция —это луч чистого солнышка в нашей грязи. Она была как ангел!.. Говорят, когобоги любят, того и забирают к себе раньше. А Брунгильда — ее младшая сестра...Она совсем ребенок — гордый и своенравный, с острым язычком. В то время как всевнимание родителей было отдано Лютеции, которой дали лучшее воспитание,образование, к ней были приставлены лучшие наставники, ее младшая сестра былапредоставлена сама себе... Ну, не заброшена, но родители считали, что до неечеред дойдет потом, когда удастся удачно выдать замуж старшую. ПотомуБрунгильда росла как дикая роза: расцветала, но между цветами таятся острые колючки!

Он засмеялся, что-то вспомнив. Усмехнулся и Фарамунд,попытки Тревора как бы заново сосватать ему Брунгильду, на этот раз сосвататьсердце, совсем уж явные, неуклюжие.

— Спасибо тебе за доброту, — сказал онтепло. — От кого-кого, но от тебя совсем не ожидал. Спасибо!

— Да что ты, рекс...

— Но сердце мое все еще принадлежит Лютеции, —закончил Фарамунд. — И места для другой в нем нет.

Тревор кивнул, но что-то в голосе рекса, похоже, ободрило,он сказал обнадеживающе:

— Время лечит, рекс. Не будем торопиться.

Пир длился уже несколько часов, общий порядок оказалсязабыт, все разбились на кучки, беседовали и спорили, зал гудел от множестваголосов, а тяжелый воздух еще сильнее пропитался запахами вина, мяса и пота.

Фарамунд пытался сосредоточиться на лицах воинов. Всехповедет с собой, некоторых надо будет назначить вожаками отрядов. Лучше всеголюди раскрываются вот на таких пирах...