Однако мысли конунга смешивались и отступали перед натискоммыслей человека... да что там мыслей, просто перед глазами вставало решительноелицо Брунгильды и заслоняло собой видение горящих городов, бесконечные обозы,атаки конницей вставшего квадратом легиона... С каждым месяцем, что приближалБрунгильду к возрасту Лютеции, она становилась все более похожей на свою старшуюсестру.

Если бы мое сердце не было занято, мелькнула мысль. Если быдуша не была так выжжена, где все покрыто пеплом и гарью... и где сто тысяч летничего не сможет расти! И нет такого теплого дождика, чтобы спекшаяся в огнеземля дала трещину и выпустила робкий зеленый побег...

Она пытается сделать шаг, не роняя своей гордости.Невидимый, но хочет, чтобы в ответ я сделал видимый для всех шаг, жест. Когдаона прислала вместо себя на брачное ложе свою служанку, это вскоре сталоизвестно, но когда пришла сама вместо служанки, это сохранила в строгойтайне!..

Да, но потом, когда живот начал расти, она ведь призналась,что ждет ребенка от него, своего мужа? И призналась, как передают, с гордостью?

Он почувствовал, как от щек отлила кровь, а взгляд остановился.Тревор с изумлением увидел, как вдруг заблестели глаза рекса, наполнилисьвлагой. Мгновение веки удерживали озера слез, но те все прибывали, запруда невыдержала, крупные капли побежали по щекам, догоняя одна другую.

— Лютеция, — выдохнул он. Видно было, как емутрудно вздохнуть, как невидимые тиски сдавили широкую грудь. — Люте...Лютеция...

Тревор постучал по спине, ухватил рекса могучими лапамипалача за шею и с силой помял, разгоняя кровь. Фарамунд с трудом, словноподнимая гору, вздохнул. Из груди вырвалось:

— Лютеция!.. Я бы остался там лежать, порубленный ипомирающий... Это она спасла... Ради нее жил, ради нее собрал ватагу, сталрексом и начал захватывать города...

Тревор прогрохотал над головой:

— Не рви сердце, рекс.

— Лютеция, — прошептал он в великой печали. Слезывсе бежали и бежали по бледным щекам. — Лютеция...

— Рекс, — проговорил Тревор, — не мучай себяи нас. А то и я зареву.

Фарамунд укусил себя за палец, кровь выступила теплая исоленая, но боли почти не чувствовал, настоящая боль выжигала огнем все вгруди. Тревор мял его и тер, разгонял кровь по всему телу, чтобы не сожгларекса, собравшись где-нибудь в одном месте.

На них наконец обратили внимание, шум в зале начал затихать.Фарамунд глубоко вздохнул, очищая мозг, поднялся. Когда он заговорил, голосзвучал громко и властно, как и надлежит говорить полководцу:

— Продолжайте, продолжайте!.. Я покидаю вас, но ненадолго. Если кто завтра на рассвете не сумеет взобраться на коня, тотостанется.

Зал взорвался ликующими криками. Фарамунд слушал этирадостные вопли, когда поднялся в отведенные для него покои. В спальне ужесидела возле ложа молоденькая девушка из простолюдинок, которой выпало счастьесогревать этой ночью ложе самого рекса.

Фарамунд взглянул в ее большие, блестящие от страха ивозбуждения глаза. Молоденькая, уже начинающая полнеть, с румяными тугимищечками, большеглазая, она слегка вздрагивала от ветерка, что врывался в узкоеокно.

— Лезь под одеяло, — буркнул Фарамунд, —замерзнешь.

Утром Громыхало весело оглядел ряды молодых воинов. Всесмотрят преданно, от Громыхало веет ароматами дальних стран, сказочных итеплых, где не бывает зимы, а суровое лицо этого старого воина, покрытоешрамами, говорило о бесчисленных сражениях, где он проливал кровь врага, гдепобеждал, где врывался в горящие дома, убивал семьи противника, насиловал чужихженщин на глазах умирающих мужей.

— Первое боевое испытание вас ждет здесь, —прогремел Громыхало. — Нам давно мозолит глаза этот чертов Помпеум!.. Тамживут толстые, раскормленные мужчины, которые смотрят свысока на нас, сильных ипривычных к трудностям. Там спят на роскошных постелях нежные женщины, чьи теласловно из молока и меда, а голоса звучат как пенье волшебных птиц. Мы возьметэтот богатый город, а вы все возьмете в нем богатую добычу! Трое суток наразграбление! Трое суток вы вольны грабить, насиловать, убивать всех, когоотыщете в этом проклятом городе!

Боевой клич потряс воздух. Звери забились в норы, оглушенныептицы падали с веток. Громыхало довольно улыбался.

Это будут львы!

Войско из новобранцев оставили сосредотачиваться в лесу, асами вдвоем с Громыхало приблизились к Помпеуму. На них были дорожные плащи скапюшонами, скрывавшими лица, мечи спрятали, и когда ехали шагом вдольгородской стены, их даже не окликнули.

Пора бы, конечно, такие дела поручать другим, но явно же самувидит больше, и оценит лучше. Чудовищная циклопичность стен подавляла обоих,они поймали себя на том, что переговариваются боязливым шепотом. Стенывздымались нечеловечески ровные, тяжелые, и шли вокруг городка так женечеловечески ровно, словно очерченные взмахом огромной пращи.

— Мне всегда казалось, — призналсяФарамунд, — что это строили и не люди вовсе...

— Стены больно крепки, — заметил Громыхалоделовито. — Ворота так просто не вышибить. Они здесь за пару сот летнаучились защищаться! Ведь даже галлы не раз поднимали восстания... А что намэта крепость? Они стараются жить с нами в мире. Торгуют. Уже заискивают,стараются не раздражать...

Их кони наконец свернули к лесу. Фарамунд невеселопоглядывал через плечо. Громыхало впервые увидел на лице конунга такоемучительное колебание.

— Нет, — вырвалось из груди Фарамунда, —все-таки... все-таки надо этот город взять. Не просто взять... А взять иразрушить!

Громыхало покосился удивленно. Лицо конунга медленнокаменело, желваки вздулись рифленые, застыли. Челюсть упрямо выдвинуласьвперед.

— Ты с чего такой злой?

— Не знаю, — буркнул Фарамунд.

— Просто так?

— Да. Чувствую, что надо. Как стада оленей, что осеньюуходят из леса в долину. Как птицы, что улетают...

— А такие стены не страшат?

Фарамунд пустил коня в галоп, с разбега ворвался под нижниеветки раскидистого клена. Громыхало наконец догнал, поглядывал искоса.

Фарамунд сказал наконец:

— Когда-то боги любили римлян, помогали им. Теперь от нихотвернулись. Почему даже в самом Риме вся армия из нас, варваров? Почему ихимператора охраняет гвардия из франков? Или готов, не помню? Почему всенынешние римские императоры — уже из франков, готов, герулов, славян,лангобардов... а где сами римляне?.. Поверь, Громыхало, мы победим. Любой народсилен не крепостными стенами, а своей доблестью.

Двое суток он ходил вокруг крепости, искал уязвимые места.Но римляне не зря прожили несколько веков на чужой земле среди враждебныхгаллов. Все лазейки были перекрыты, а на башнях день и ночь неусыпно дежурилилегионеры. К утру стены крепости тонули в густом тумане, и Фарамунд,измучившись, уже начал подумывать о самом простом способе.