Надо отдать справедливость тому, кто возглавлял следствие.Пропавшего Римского разыскали с изумляющей быстротой. Стоило только сопоставитьповедение Тузабубен у таксомоторной стоянки возле кинематографа с некоторымидатами времени, вроде того, когда кончился сеанс и когда именно мог исчезнутьРимский, чтобы немедленно дать телеграмму в Ленинград. Через час пришел ответ(к вечеру пятницы), что Римский обнаружен в номере четыреста двенадцатомгостиницы «Астория», в четвертом этаже, рядом с номером, где остановилсязаведующий репертуаром одного из московских театров, гастролировавших в товремя в Ленинграде, в том самом номере, где, как известно, серо-голубая мебельс золотом и прекрасное ванное отделение.

Обнаруженный прячущимся в платяном шкафу четырестадвенадцатого номера «Астории» Римский был немедленно арестован и допрошен вЛенинграде же. После чего в Москву пришла телеграмма, извещающая о том, чтофиндиректор Варьете оказался в состоянии невменяемости, что на вопросы онпутных ответов не дает или не желает давать и просит только об одном, чтобы егоспрятали в бронированную камеру и приставили к нему вооруженную охрану. ИзМосквы телеграммой было приказано Римского под охраной доставить в Москву,вследствие чего Римский в пятницу вечером и выехал под такой охраной с вечернимпоездом.

К вечеру же пятницы нашли и след Лиходеева. Во все городабыли разосланы телеграммы с запросами о Лиходееве, и из Ялты был получен ответ,что Лиходеев был в Ялте, но вылетел на аэроплане в Москву.

Единственно, чей след не удалось поймать, это след Варенухи.Известный всей решительно Москве знаменитый театральный администратор канул какв воду.

Тем временем пришлось возиться с происшествиями и в другихместах Москвы, вне театра Варьете. Пришлось разъяснять необыкновенный случай споющими «Славное море» служащими (кстати: профессору Стравинскому удалось ихпривести в порядок в течение двух часов времени путем каких-то впрыскиваний подкожу), с лицами, предъявлявшими другим лицам или учреждениям под видом денегчерт знает что, а также с лицами, пострадавшими от таких предъявлений.

Как само собой понятно, самым скандальным и неразрешимым извсех этих случаев был случай похищения головы покойного литератора Берлиозапрямо из гроба в Грибоедовском зале, произведенного среди бела дня.

Двенадцать человек осуществляли следствие, собирая, как наспицу, окаянные петли этого сложного дела, разбросавшиеся по всей Москве.

Один из следователей прибыл в клинику профессораСтравинского и первым долгом попросил предъявить ему список тех лиц, которыепоступили в клинику в течение последних трех дней. Таким образом, былиобнаружены Никанор Иванович Босой и несчастный конферансье, которому отрывалиголову. Ими, впрочем, занимались мало. Теперь уж легко было установить, что этидвое стали жертвами одной и той же шайки, возглавляемой этим таинственныммагом. Но вот Иван Николаевич Бездомный следователя заинтересовал чрезвычайно.

Дверь Иванушкиной комнаты N 117 отворилась под вечерпятницы, и в комнату вошел молодой, круглолицый, спокойный и мягкий в обращениичеловек, совсем непохожий на следователя, и тем не менее один из лучшихследователей Москвы. Он увидел лежащего на кровати, побледневшего иосунувшегося молодого человека, с глазами, в которых читалось отсутствиеинтереса к происходящему вокруг, с глазами, то обращающимися куда-то вдаль,поверх окружающего, то внутрь самого молодого человека.

Следователь ласково представился и сказал, что зашел к ИвануНиколаевичу потолковать о позавчерашних происшествиях на Патриарших прудах.

О, как торжествовал бы Иван, если бы следователь явился кнему пораньше, хотя бы, скажем, в ночь на четверг, когда Иван буйно и страстнодобивался того, чтобы выслушали его рассказ о Патриарших прудах. Теперь сбылосьего мечтание помочь поймать консультанта, ему не нужно было ни за кем ужебегать, к нему самому пришли именно затем, чтобы выслушать его повесть о том,что произошло в среду вечером.

Но, увы, Иванушка совершенно изменился за то время, чтопрошло с момента гибели Берлиоза. Он был готов охотно и вежливо отвечать на всевопросы следователя, но равнодушие чувствовалось и во взгляде Ивана, и в егоинтонациях. Поэта больше не трогала судьба Берлиоза.

Перед приходом следователя Иванушка дремал лежа, и перед нимпроходили некоторые видения. Так, он видел город странный, непонятный,несуществующий, с глыбами мрамора, источенными колоннадами, со сверкающими насолнце крышами, с черной мрачной и безжалостной башней Антония, со дворцом назападном холме, погруженным до крыш почти в тропическую зелень сада, сбронзовыми, горящими в закате статуями над этой зеленью, он видел идущие подстенами древнего города римские, закованные в броню, кентурии.

В дремоте перед Иваном являлся неподвижный в кресле человек,бритый, с издерганным желтым лицом, человек в белой мантии с красной подбивкой,ненавистно глядящий в пышный и чужой сад. Видел Иван и безлесый желтый холм сопустевшими столбами с перекладинами.

А происшедшее на Патриарших прудах поэта Ивана Бездомногоболее не интересовало.

– Скажите, Иван Николаевич, а вы-то сами как далеко были оттурникета, когда Берлиоз свалился под трамвай?

Чуть заметная равнодушная усмешка почему-то тронула губыИвана, и он ответил:

– Я был далеко.

– А этот клетчатый был возле самого турникета?

– Нет, он сидел на скамеечке невдалеке.

– Вы хорошо помните, что он не подходил к турникету в тотмомент, когда Берлиоз упал?

– Помню. Не подходил. Он развалившись сидел.

Эти вопросы были последними вопросами следователя. После нихон встал, протянул руку Иванушке, пожелал скорее поправиться и выразил надежду,что вскорости вновь будет читать его стихи.

– Нет, – тихо ответил Иван, – я больше стихов писать небуду.

Следователь вежливо усмехнулся, позволил себе выразитьуверенность в том, что поэт сейчас в состоянии некоторой депрессии, но чтоскоро это пройдет.

– Нет, – отозвался Иван, глядя не на следователя, а вдаль,на гаснущий небосклон, – это у меня никогда не пройдет. Стихи, которые я писал,– плохие стихи, и я теперь это понял.