– Я себя чувствую как нельзя лучше. И плевать я на всехотел.

– Вот то-то и есть. Ты не желаешь сходить с мостика.Желаешь стоять все вахты подряд у штурвала. И плевать на все хотел.

– Ладно, – сказал Томас Хадсон. – Картинаясная. Но пока что здесь все-таки командую я.

– Я это не в каком-нибудь дурном смысле, честное слово.

– Правильно. Забудь, – сказал Томас Хадсон. –Стану отдыхать. Как прочесывать заросли на острове, знаешь?

– Да уж, надо думать, знаю.

– Вот и займись Мегано.

– Точно. Вилли и Ара уже уехали. А мы, вторая партия,только ждем, когда Антонио пригонит назад шлюпку.

– Как там у Питерса?

– Полдня возился с этой большой рацией. Думает, чтотеперь как будто наладил.

– Это бы здорово. Если я засну, разбуди меня, кактолько вернетесь.

– Хорошо, Том. – Генри нагнулся и взял то, что емуподали снизу. Это был высокий стакан с ржавого цвета жидкостью и кусочкамильда, обернутый сложенным вдвое бумажным полотенцем и перетянутыйрезинкой. – Двойной «Томини», – сказал Генри. – Выпей, потомпочитай и спи. Стакан можешь поставить вон в одну из ячеек для гранат.

Томас Хадсон отхлебнул из стакана.

– Приятно, – сказал он.

– Тебе всегда нравилось. Все будет хорошо, Том.

– Да уж все, что мы сейчас можем сделать, надо делатькак следует.

– Главное – отдохни хорошенько.

– Постараюсь.

Генри сошел вниз, и Томас Хадсон услышал приближающийся стукшлюпочного мотора. Стук затих, послышались голоса, потом снова стук, но ужеудаляющийся, Томас Хадсон немного подождал, прислушиваясь. Потом взял стакан ивысоко через борт выплеснул его содержимое, а ветер подхватил это и отнес ккорме. Томас Хадсон сунул стакан в подходящую по размеру ячейку в тройномстеллаже и ничком растянулся на надувном матраце, обняв его обеими руками.

В этих пальмовых шалашах у них, наверно, были раненые. Аможет быть, они просто хотели спрятать побольше народу. Но навряд ли. Будь ихмного, они бы заявились сюда в первую же ночь. Надо было мне самому поехать наберег. Впредь так и буду делать. Хотя Ара и Генри молодцы первый сорт и Виллитоже молодец. И я должен быть молодцом. Да уж постарайся сегодня вечером,сказал он себе. И устрой им травлю, настоящую и без пощады, не делай ошибок исмотри, чтобы как-нибудь их не прозевать.

Он почувствовал, что его трогают за плечо. Это был Ара, и онсказал:

– Том, одного мы достали, Вилли и я.

Томас Хадсон сбежал вниз, и Ара за ним.

Немец лежал на корме, закутанный в одеяло. Под головой унего были две подушки. Питерс сидел рядом на палубе, держа в руках стакан сводой.

– Посмотрите, что у нас тут есть, – сказал он.

Немец был очень худ, подбородок и впалые щеки уже оброслибелокурой бородкой. Волосы у него были длинные и спутанные, и в последнемдневном свете, какой бывает, когда солнце почти уже зашло, он был похож насвятого.

– Он не может говорить, – сказал Ара. – Мы сВилли уже пробовали. И между прочим, держись так, чтоб ветер не дул от него ктебе.

– Да, я еще с трапа учуял, – сказал ТомасХадсон. – Спроси, не нужно ли ему чего-нибудь, – обратился он кПитерсу.

Радист заговорил с пленным по-немецки, и тот повел глазамина Томаса Хадсона, но ничего не сказал и не повернул головы. Томас Хадсонуслышал стук мотора и, оглянувшись на бухту, увидел шлюпку, выплывавшую изогней заката. Она была так нагружена, что сидела в воде выше ватерлинии. Онснова поглядел на немца.

– Спроси, сколько их там. Скажи: нам надо знать. Скажи:это очень важно.

Питерс снова заговорил с немцем – мягко и, как показалосьТомасу Хадсону, даже ласково.

Немец с трудом выговорил три слова.

– Он говорит, что ничто не важно, – сказал Питерс.

– Скажи: он ошибается. Мне необходимо знать. И спроси,не сделать ли ему укол морфия.

Немец дружелюбно посмотрел на Томаса Хадсона и произнес трислова.

– Он говорит, теперь ему уже не больно, – сказалПитерс. Он быстро заговорил по-немецки, и опять Томас Хадсон уловил в его речиласковую интонацию, но, может быть, такая интонация была присуща самому языку.

– Уймись-ка, Питерс, – сказал Томас Хадсон. –Переводи только то, что я говорю, и переводи точно, слышишь?

– Да, сэр, – сказал Питерс.

– Скажи ему, что я могу заставить его говорить.

Питерс что-то сказал немцу, и тот обратил глаза к ТомасуХадсону. Это были старческие глаза, вставленные в лицо молодого человека,только постаревшее, как стареет топляк, и почти такое же серое.

– Nein, – медленно выговорил немец.

– Он говорит – нет, – перевел Питерс.

– Это я и сам понял, – сказал Томас Хадсон. –Вилли, пойди принеси ему теплого супа и коньяку немного захвати. Питерс, спросиего, если я не буду требовать, чтобы он говорил, так, может, он все-таки неоткажется от морфия? Скажи, у нас его много.

Питерс перевел, и немец посмотрел на Томаса Хадсона иулыбнулся скупой северной улыбкой.

Он что-то почти неслышно сказал Питерсу.

– Он говорит спасибо, но ему уже не нужно, а морфийлучше поберечь.

Тут он еще что-то тихо сказал Питерсу, и тот перевел:

– Он говорит, вот на прошлой неделе морфий был бы емуочень кстати.

– Скажи ему, что я уважаю его за его мужество, –сказал Томас Хадсон.

Антонио уже подходил на шлюпке вместе с Генри и остальными,ездившими на Мегано.

– Потише поднимайтесь на борт, – сказал им ТомасХадсон. – И держитесь подальше от кормы. Там у нас фриц умирает, и я хочу,чтобы он умер спокойно. Что вы обнаружили?

– Ничего, – сказал Генри. – Ровнехоньконичего.

– Питерс, – сказал Томас Хадсон. – Говори сним, сколько хочешь. Может, что-нибудь выудишь. Мы с Вилли и Арой пойдемвыпьем.

Внизу он сказал:

– Ну как у тебя с супом, Вилли?