Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да! Ведь сегодня праздник! Пасха! – с притворным, радостным удивлением подхватил Николай и, остановившись, краснея, лукаво посмотрел на меня. – Христос воскрес, Вера.
– А без яиц не христосуются, – шутливо увернулась я от него и тут же горько пожалела о своей дурацкой «неприступности». Руки Николая опустились с моих плеч, он в смущении отвернулся.
– Между прочим, – сказал с досадой, – сейчас у вас в доме опять торчит этот – как ты его зовешь – «Сидели мы на крыше»? Пиликает на своей гармошке, ждет. Наверное, с утра уже приперся. Он что – каждое воскресенье таскается к вам?
Мне стало смешно.
– Ну, не каждое воскресенье, а довольно часто. И почему так грубо – «приперся», «таскается». Он – является, приходит. Знаешь, у него как-то больше находится свободного времени, чем у некоторых.
– С ним ты, конечно же, сегодня уже христосовалась? – разыгрывая из себя Отелло, Николай, вроде бы шутя, крепко сжал мою руку. – Говори… Христосовалась?
– Нет. Пусти. Мне же больно… Дурачок ты. И я дурочка. Знаешь, мы оба с тобой дураки. Ни с кем я еще не христосовалась, а с тобой… А с тобой… Ну… Что же ты?
Неумело, и как-то впопыхах, мы ткнулись лицами друг в друга где-то возле губ, и я тут же, не обращая внимания на его невнятные возгласы, помчалась прочь. Господи, Господи, Господи, до чего дошла! Сама – сама! – навязалась парню с поцелуями. Что он теперь подумает обо мне? Как я снова встречусь с ним, что буду говорить? О Боже! Пасть так низко!
Но вместе со стыдом и досадой я в то же время ощущала радость – ведь теперь он знает, как я к нему отношусь, теперь и я знаю, что он пусть хоть совсем немножко, но неравнодушен ко мне.
Домой я сразу не пошла, а прямиком, через свекольное поле, выбралась на лесную опушку (при этом сто раз завязла в грязи) и долго бродила там, растравляя себя поздними угрызениями совести, негодуя, страдая и ликуя.
По возвращении мама неожиданно крепко отругала меня. Она подумала, что я ушла с Николаем в Брондау, и страшно волновалась. Оказывается, в мое отсутствие приходили с проверкой Шмидт и Бангер, оба интересовались – почему я, несмотря на грозное хозяйское распоряжение, все-таки улизнула из дома, притом без пропуска. (К счастью, все наши в момент проверки оказались «в наличии».) Велели, когда вернусь, срочно явиться пред хозяйские очи.
Делать нечего. Пришлось идти. От предчувствия больших неприятностей все любовные тревоги разом вылетели из моей головы. Однако буря пронеслась стороной. Шмидта, к счастью, дома не оказалось, он укатил в деревню, к мельничихе. Меня выслушала старая фрау. Я рассказала ей и попросила передать «господину», что уходила на кладбище, навестить могилу нашего друга. Сегодня ведь Пасха, говорила ей, а у нас, русских, существует обычай – посещать в этот день умерших, своих близких. Кладбище рядом – я и не подумала, что и там может потребоваться пропуск. В следующий раз, говорила, когда снова соберусь туда, обязательно позабочусь об «аусвайсе».
– Хорошо, хорошо. Я передам папе все, что ты мне рассказала, – довольно миролюбиво промолвила хозяйка. – Это похвально, что вы, русские, и здесь соблюдаете свои обычаи.
Похоже, что тем дело и завершилось, потому что Шмидт уже больше сегодня меня не вызывал.
Сейчас заканчиваю свои записи, а на сердце опять сумятица и тоска, тоска и сумятица. Уже первый час ночи. В полуоткрытые створки окна тянет с улицы свежестью и прохладой. Если отогнуть край одеяла, можно увидеть, как в черном небе мигают редкие далекие звезды… А там, в моей России, уже начались белые ночи. И так же плавно катит в мглистом свете свои серебристые воды наша речка Стрелка. И так же плывут в предутренние часы молочные туманы над ромашковым лугом. И так же беззвучно роняют алмазную росу с листьев задумчивые тополя над моей любимой полянкой. Все так же, так же, так же… Но только нет там меня, и нет прежнего счастья, и далека, бесконечно далека от меня моя милая Родина.
1 Мая
Сегодня такой день, такой праздник, а мы работали – сеяли пшеницу. Я снова, как собачонка, моталась по полю за сеялкой и опять вся была в воспоминаниях.
…Два года назад, в такое же солнечное, обдуваемое свежим ветром утро, наш класс в полном составе собрался возле школы. Все нарядные, веселые, оживленные, с алыми бантами на груди. Мы, девятиклассники, на правах старших должны были возглавить колонну демонстрантов. Естественно, очень гордились этим и постарались не ударить лицом в грязь со своим оформлением.
Накануне первомайских праздников все ребята вместе с классными руководителями подолгу задерживались вечерами в школе, призвав на помощь всю свою фантазию и соблюдая жуткую конспирацию, изготовляли красочные украшения. И теперь над головами демонстрантов рядом со знаменами и транспарантами плыли целые охапки нежно зеленеющих березовых веток, украшенных самодельными яркими розами, тюльпанами, гвоздиками, гирляндами разноцветных бумажных лент. Сколько же было по поводу этого шуток, веселья, удивленных, ревнивых вздохов!
Впереди всех шагали важные, неприступные оркестранты с ярко надраенными трубами – участники школьной художественной самодеятельности. Руководитель оркестра – Константин Евстигнеевич – наш учитель пения, часто оборачиваясь и пятясь задом, энергично взмахивал дирижерской палочкой. И взлетала в голубое небо музыка, ей охотно, задорно вторили десятки голосов:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…
Песня свободно летела над колонной, но, сталкиваясь где-то с другими мелодиями, затухала, возрождалась в иных напевах и словах. Ведь почти в каждом отряде были свои музыканты – гармонисты, гитаристы.
Дан приказ ему на Запад,
Ей – в другую сторону…
или:
…Каховка, Каховка, родная винтовка,
Горячая пуля, лети…
или:
Если завтра война, если завтра в поход…
Почему мы так охотно и много пели о войне? Ведь никто из нас не хотел ее, никто не стремился быть агрессором. Сейчас я думаю – мы просто не понимали еще, что это такое – война. К тому же мы твердо,