– Владимир Ильич, я же сказал, это черновики, – еще разповторил Свердлов и нервно закурил.

– Яков, знаете, как это называется? Халтура! В одной рукезонтик, в другой портфель. А оружие она во рту держала? И дальше, там прокакие-то гвозди, стельки. Ну что вы дымите и молчите? Объясните мне, главномуперсонажу сей исторической драмы, почему у опытной матерой террористки, котораяот лица партии правых эсеров пришла меня шлепнуть, в ботинках были гвозди?

– Владимир Ильич, видите ли, когда ее привели в районныйкомиссариат, она сразу разулась, попросила что-нибудь положить в ботинки,пожаловалась, что изранила ноги гвоздями. Ну и какой-то красноармеец дал ейнесколько бланков вместо стелек. А потом при повторном обыске на Лубянке нашлиэти стельки и арестовали всех сотрудников комиссариата.

– Молодцы! Отличная работа! И что, сотрудники так и сидят?Или их уже выпустили?

– Конечно, Владимир Ильич, всех выпустили.

Ленин хмыкнул и опять уставился в бумаги.

– Всех. Замечательно. И лиц, задержанных на квартире номерпять, в доме десять по Большой Садовой, тоже выпустили? Ну, да, я вижу. «ДавидСавельевич Пигит, беспартийный марксист и интернационалист. Имеет обыкновениепосле каждого незначительного акта против Совнаркома быть арестованным. Так, онбыл арестован после убийства графа Мирбаха и освобожден по просьбе рядакоммунистов. Ныне предлагаю освободить его без таковых ходатайств… Засаду сквартиры снять. Кингисепп, Петерс, Аванесов».

Он захлопнул папку и раздраженно отбросил ее прочь.

– Архиглупо, архинебрежно! Запомните, Яков, этой безобразнойхалтуры я никогда не читал, в глаза не видел! «Имеет обыкновение бытьарестованным»! Умственные недоноски!

Свердлов хотел сказать еще что-то, но не успел. Ленин опятьзахохотал, замахал рукой.

– Все, идите, Яков, унесите это от меня подальше, иначепомру от смеха!

Свердлов взял папку со стола, сверкнул своими пенсне.

«Да, я знаю, меня здесь не должно быть», – хотел сказатьФедор, но, разумеется, промолчал.

– Ушел, сволочь, – пробормотал Ленин, когда закрылась дверь,– и не куда-нибудь, а в мой кабинет. Засел там, как у себя дома, устроилсяосновательно, с комфортом, распоряжается, руководит в свое удовольствие, Бончусказал: видите, и без Ильича отлично справляемся. А Бонч, верный мой дружок,конечно, прибежал мне об этом доложить, чтоб поднять настроение. Троцкийзаигрывает с англичанами, с американцами, у него своя отдельная игра, хитрая,умная. Соломку подстилает, чтоб мягче падать.

Он снова засмеялся, громко, на высоких нотах. Смех был похожна истерику. Но стих через минуту, когда в комнату вошла Крупская.

– Володя, что? Что опять случилось?

– Ничего, Надюша. Все в порядке.

Федор не знал, был ли между ними разговор о расстреле ФанниКаплан. Больше речи об этом не заходило. Вероятно, вождь легко убедил жену, чтопоспешная казнь – недоразумение, в котором виноват Свердлов.

– Ты же знаешь Якова, он человек решительный и жесткий. Отошибок никто не застрахован.

Надежда Константиновна сразу поверила и не стала задаватьлишних вопросов. К тому же значительно более, чем судьба бедной слепой Фанни,ее волновали участившиеся визиты к вождю красавицы Инессы. В связи снездоровьем и вынужденным заточением Ильич желал видеть «дорогого друга» почтикаждый вечер.

Товарищ Инесса казалась бледной прекрасной тенью прошлого,разрушенного мира. В ней вопреки всему сохранилась отнюдь не большевистскаяженственность. Ее густые золотисто-каштановые волосы блестели. Улыбка открывалабезупречные белые зубы. Родив пятерых детей, она умудрилась остаться легкой истройной, как девочка. Ее тонкое, чистое, чуть ассиметричное лицо притягиваловзгляд. Трудно было поверить, что это изысканное большеглазое создание имеет заплечами три тюремных заключения, полтора года ссылки в отдаленную глушьАрхангельской губернии и побег из ссылки.

Рядом с Инессой хотелось пить маленькими глотками ледяноешампанское и бойко болтать о пустяках по-французски. Она была аристократическиприветлива со всеми, включая охрану и прислугу. Она садилась за фортепиано,играла Бетховена, Шопена, Шуберта. Вождь слушал хмуро и напряженно, прикрывлицо ладонью, как бы отгородившись от всех и от себя самого. НадеждаКонстантиновна вздыхала, беспокойно ерзала в кресле. Мария Ильинична покачивалаголовой, поджимала губы, косилась на Крупскую то злорадно, то сочувственно.

Инесса играла великолепно.

Федор, скромно сидя на подоконнике, старался ни о чем недумать, просто отдыхал и наслаждался живой музыкой. Ее все меньше оставалось,наверное, скоро она совсем исчезнет под напором революционных маршей и пьяныхчастушек.

За последним аккордом следовала долгая пауза, глубокая,странная тишина. Инесса бессильно роняла руки на колени, поворачивалась лицом квождю, и взгляд ее был беззвучным продолжением музыки. Она смотрела на вождя стакой любовью и преданностью, он любовался ею так откровенно, что у беднягиКрупской багровели щеки, на лбу выступали капельки пота, а Мария Ильиничнаначинала тактично покашливать.

Трагическим апогеем вечера становились бесконечные полчаса,которые проводила товарищ Инесса наедине с вождем. Дверь в кабинет мягкозакрывалась. Крупская преувеличенно громко топала по коридору мимо этой двери,сновала туда-сюда без всякой уважительной причины.

– Надя, уже поздно, тебе надо готовиться к завтрашнейлекции, – раздраженно замечала Мария Ильинична.

– Боишься, стану подсматривать в замочную скважину? – злоогрызалась Крупская.

– Подсматривай на здоровье, только успей отойти, иначеполучишь дверной ручкой по лбу.

Легкая склока двух пожилых некрасивых женщин всегдазаканчивалась примирением. И обе они всегда очень тепло прощались с товарищемИнессой. После ее ухода в квартире витал едва уловимый аромат дорогих духов, ноэто только казалось, это было еще одной иллюзией. Духами товарищ Инесса давноуж не пользовалась.

* * *

Северное море, 2007

«Мне вовсе не холодно и не мокро. Я лежу в теплой постели всвоей маленькой парижской квартирке. Горит огонь в камине. Только что я принялгорячую ванну, выпил молока с медом, надел пижаму и шерстяные носки. Пожалуй,стоит обмотать шею шарфом. Тогда мне точно не угрожает никакая простуда. Язасну и проснусь совершенно здоровым.

Я живу высоко, в мансарде старого доходного дома, вЛатинском квартале, неподалеку от Сорбонны. Надо мной косой потолок, окносмотрит в небо.