– Вот уж спасибо, – сказал Мазур. – Только нестоит. Я как-никак дипломат...

– Да какой ты дипломат, милый? Терминатор ты у меня...

– Все равно. Как-то не к лицу мне получать ордена за местныхтеррористок.

– Сложная ты душа. Ладно, вместо ордена... только без рук, ясама...

Отплывали даже не на рассвете – в тот странный и зыбкий час,когда полумрак еще окончательно не разделился на свет и четкие тени. Над рекойстоял молочно-сизый туман, насыщенный странными лопочущими шорохами,деревянными постукиваньями и резкими вскриками гигантских мохноногих лягушек,неизвестно за каким чертом бодрствовавших в эту рань.

Мазура с Ольгой разбудил Кацуба, просто-напросто принявшийсяпотряхивать снаружи палатку, пока они не вскинулись. Одевшись, вылезши ипо-простецки справив за хижиной неотложные дела, в темпе осушили по баночкесаморазогревающегося кофе, как истые аристократы. Появился Бокаси со своимдряхлым ружьецом и небольшим узлом в другой руке. От кофе он тоже не отказался.И покинул свою хижину навсегда, не оглядываясь, упруго шагая впереди словно быдаже с облегчением.

Прошли с полкилометра между хижинами – там еще царилатишина, даже собаки не брехали, укрывшись неведомо где. Вышли к реке, окутаннойпонемногу таявшим туманом. С дюжину разнокалиберных лодок было привязано квбитым в берег покосившимся колышкам. На большом плоском камне восседал сеньоралькальд, поеживаясь от утренней прохлады, прикладываясь к большой бутылке безвсякой этикетки, где плескалось что-то мутно-зеленоватое, судя по запаху,ядреное. Слегка опухший, в растянутом полосатом свитерке под пиджаком, алькальдкрайне напоминал родного отечественного бомжа, Мазур едва не спросил егопо-русски, как дела.

Бокаси стал проворно отвязывать большую тупоносую лодку изпочерневших досок, в которой Мазур опытным взглядом моментально опознал штатнуюспасательную шлюпку класса «Скат» образца 1915-го, некогда украшавшую собоювоенные корабли испанского флота. Примерно того же возраста, на первый взгляд,был и подвесной мотор – должно быть, именно такие стояли на первых аэропланахБлерио или, учитывая здешнюю специфику, Сантос-Дюмона. Веры в него не былоничуточки.

Алькальд, отведя Ольгу в сторонку, что-то долго и несколькоуниженно толковал. Просияв после ее ответа, энергично принялся помогать –зацепил багром лодку, едва не пробив ветхий борт насквозь, развернул еепараллельно берегу, чтобы странники не замочили ноги. Кое-как они разместились,разложили багаж. Алькальд помахал вполне дружески, что-то бормоча. Стоявший накорме Бокаси упер в дно длинный шест, оттолкнул лодку от берега – и деревенькасразу же скрылась в тумане.

– Что он там чирикал? – спросил Мазур.

– Почтительно интересовался, как ему теперь быть с нашимсамолетом. Я подумала-подумала, да и подарила ему самолет – ну, не емуперсонально, всей деревне. Они его за пару дней утилизируют так, что абсолютновсе пойдет в дело... По-моему, правильно поступила.

– Абсолютно, – кивнул Мазур, поеживаясь от промозглойпрохлады.

– Сейчас я вас буду лечить, – заявил Кацуба, полез всвой нетолстый рюкзак и извлек литровую бутылку из-под виски, до винтовойпробки наполненную чем-то светло-зеленым, мутноватым. – Еще вчера вечеромвыменял на крючки с леской...

Он первым налил себе в пластиковый стаканчик граммов сорок имахнул одним глотком. С приятностью передернулся, выдохнул воздух, потертыльной стороной ладони заслезившиеся глаза. Мазур ощутил благородный запашокнеразбавленного спирта. Но не спешил взять протянутый стаканчик:

– Это еще что?

– Полезнейшая штука, – заверил Кацуба. – Настоечкана листьях коки. Никакой не наркотик, привыкания не вызывает, зато граммовпосле ста такого бальзама по лесу переть будешь, как молодой лось, от рассветадо заката... Давай, жри. Тонизирует прекрасно, да и согреешься.

Мазур подумал и выпил. Жидкий огонь растекся по жилочкам,ударил в виски – в самом деле, ничуть не похоже на обычный спирт, моментальносогрелся, и голова стала ясной...

– Грапа гранде? – удивилась Ольга.

– Она самая. – Кацуба протянул ей стаканчик. –Выдохните-ка воздух, красавица, и – залпом...

Она приложила отчаянные усилия, чтобы не раскашляться,отерла слезы:

– Но ведь считалось, что рецепт утрачен лет сорок назад...

– Эх вы, городские... – хмыкнул Кацуба, передаваястаканчик стоявшему на корме индейцу. – В глуши многое из «утраченного» прекрасносохранилось, нужно только найти нужного человечка и произвести на неговпечатление. Тут уж, извините, короткая юбочка и полупрозрачная блузка ничутьне помогут, наоборот. Отчего-то моя честная и открытая физиономия сразувызывает доверие – простоват-с, располагаю к себе таких же плебеев...

Бокаси энергично и ловко работал шестом. Туман почти совсемрастаял, проступили четкие очертания ветвей. Речушка в этом месте была не ширедвадцати метров, и здесь, похоже, совсем мелко...

– А это я за дюжину патронов к «винчестеру»расстарался. – Кацуба вынул уже виденную прежде Мазуром на ярмаркемандолину из панциря броненосца, поудобнее расположился на носу и браво ударилпо струнам, заорал чуть ли не во всю глотку:

Сегодня после порки

Повесили Егорку.

Замешкался Гайдарушка, в Женеву не удрал.

Народ смотрел, балдея,

Как он хрипел на рее

С кудрявеньким Борисушкой, который

убегал...

Потом открылася Чека,

Чека поймала Собчака

На самой на окраине Парижу.

Собчак юлил, Собчак вилял,

Собчак счета не выдавал,

Но раскололся, как увидел пассатижи...

– Менестрель... – беззлобно проворчал Мазур.

– Прошу прощения! – живо отозвался Кацуба. –Данное песенное действо исполнено глубокого подтекста. Вы, друзья мои, вчеразанимались сплошными глупостями, зато я пошатался по деревне и нанес визитвежливости отцу Гальвесу. Полезный разговор получился. Падре и надоумил. Видишьли, пути вендетты неисповедимы, как и здешние пути распространения информации.Родственнички покойной могли и устроить засаду. Если они услышат могучие вокальныеупражнения на незнакомом языке, ни за что не станут палить по лодке сбухты-барахты, обязательно сначала присмотрятся – и много шансов за то, чторешат не связываться с белыми людьми городского облика, подождут более удобногослучая...

– Резонно, – одобрительно сказала Ольга.

– Рад слышать, сеньорита... – И он снова заорал со всейэкспрессией:

Ах, Таня-Танечка, не плачь,

Достанем мы из речки мяч,