День вообще-то жаркий, парит, как перед грозой, и солнцесветит особенно ярко. На противоположном берегу озера зеленеет трава, таммотыльки и стрекозы, деревья у самой воды, но солнце в зените, и все озероспешно прогревается жарким теплом.

Особенно теплый верхний слой, будто парное молоко, а вотесли опустить ногу, там уже чувствуются холодные воды, и Барвинок поплаваланемножко медленно и спокойно, держась на самой поверхности, а потом так жемедленно пошла к берегу, чувствуя себя чистенькой, как рыбка.

Остановившись в воде до колен, придирчиво провела ладонямипо коже, гладкой и ровной, как круто сваренное и очищенное яичко, все чисто,красиво отбросила за спину волосы и распрямила плечи, так ее маленькая грудьвыглядит крупнее. Этот гад должен смотреть вон из тех кустов, оттуда вид лучшевсего, ветви опускаются прямо к воде, даже заходят краешком в озеро, пустивкорни по песчаной косе.

Солнце по-мужски жадно и нетерпеливо целует ее нежную белуюкожу, останутся некрасивые красные пятна, Барвинок выходила из воды, двигаясьмедленно и грациозно. Как только увидит его, ахнет, начнет закрываться ладонямии кричать возмущенно, что это нечестно, он же сказал, что подглядывать небудет, ну что за свинство, почему все мужчины такие, порядочной девушке нельзяискупаться без наблюдателей…

Мысленно проверила, прямо ли спина, обнаженной недостаткискрыть трудно, но у нее все в меру, только груди маловаты. Другие девушки втаких случаях подкладывают в платье свернутые платочки, но она никогда так неделала, это же подстраиваться под мужские вкусы этих свиней, а такоенедопустимо… хотя, конечно, хотелось бы, чтоб эти штуки были покрупнее. Хотя бывдвое. Втрое еще лучше…

Она поднялась на сухое, где на камнях сохнет, но все еще невысохла ее одежда. Краем глаза бросила взгляд на то место, где должен таитьсянаблюдатель… Сердце дрогнуло, там пусто, а трава даже не примята мужскимисапогами. Кузнечики скачут по вершинкам стеблей непотревоженно, бабочки пьютсладкий сок из цветов, гудят довольные, как медведи, шмели…

Встревоженная и недоумевающая, она натянула мокрую рубаху иподнялась на берег.

Далеко за массивными стволами мелькают, часто исчезая,багровые блики. Она пошла в ту сторону, начиная почему-то сердиться, деревьярасступились, на уютной полянке рвется ввысь пламя костра. Крупные красные углиуже вываливаются из горящих поленьев, что значит, горят давно, а толстые сучьяв огонь подбрасывают постоянно.

Олег уже отгреб в сторону россыпь багровых углей иповорачивает над ними куски мяса на очищенных от коры прутьях. Рядом на плоскомкамне распростерся широкий лист лопуха, а на нем целая горка еще горячихкоричневых ломтиков, от которых такой удивительный запах…

– Что-то долго, – проворчал он, – еще чуть, ябы все тут пожрал сам.

– Какой ты… быстрый, – выдавила она с такимразочарованием, что самой стало горько во рту, будто пожевала листполыни. – И шкуры снял, и разделал, и поджарил…

Он наконец оторвал взгляд от быстро темнеющих ломтей мяса.

– Да и костер успел. У меня богатая практика… Ух ты!

Она встрепенулась, наконец-то заметил, что намокшая рубашкаоблегает ее тело так, словно той нет вовсе, очень удобно: и приличия соблюдены,и показать себя можно.

– Что? – спросила она с живейшим интересом.

– У тебя хорошая фигурка, – сказал он с изумлениеми окинул ее оценивающим взглядом, словно готовился тоже разделать и самыелакомые кусочки поджарить сразу. – Никогда бы не подумал… Ого, даже сиськиесть! Правда-правда! Вон там они… вроде. Даже две! Это вот то у тебя они самые,правда?

Она стиснула зубы, начиная ощущать, что в мокрой рубашкевообще-то прохладно, даже холодно, дрожь пробирается в тело, а зубы начинаютпостукивать.

Рубашка все так же плотно облегает ее тело, обрисовываякаждую жилку и каждую выпуклость, как и впуклость, но сейчас остро захотелось,чтобы повисла на ней широким колоколом.

– Благодарю, – буркнула она. – Ты умеешьговорить женщинам приятное.

– Правда? – спросил он польщенно. – Я слышал,надо говорить это самое, которое приятное… даже если его нет, вот и того…следую.

Она с превеликим достоинством села не напротив, а то позаслишком откровенная, рубашка все-таки коротковата, и не рядом, а то этот гадможет подумать, будто она не против некоторого сближения, а на строгоотмеренном воспитанием расстоянии, чтобы дружба дружбой, если она даже есть, ноне ближе, чем на дистанции вытянутой руки.

– Люблю зайчатину, – сказал он. – Что-то вней особенное…

Она взяла предложенную часть тушки, обожгла пальцы иперебрасывала с ладони в ладонь, пока не сумела ухватить за торчащую косточку.Мясо в самом деле тает во рту, она жадно откусывала и, стараясь жевать красивои с закрытым ртом, бросала на него короткие взгляды. Неужели в самом деле нетолько не подсматривал, но даже ни разу не привстал, чтобы пойти и посмотреть…и даже мыслей таких не было? Нет, мысли наверняка были, но другие бы неутерпели, а вот этот…

Острая мысль ужалила, как плеча. А что, если ему былонеинтересно? Что, если ему и не хотелось посмотреть на нее голенькую? Или, какмама говорила, обнаженную?

– Ну давай, – сказала она.

Он посмотрел с удивлением.

– Что?

– Бахвалься, – пояснила она.

– В чем?

– Что предупреждал, – выпалила она зло, – ая, как дура, не послушалась и пошла прямо в болото! Что на тебя напалиразбойники, а ты их всех перебил… Или просто побил. Что ты вот такой герой, чтоты вообще…

Он хмыкнул.

– Было бы чем хвалиться. Что ты пошла в болото, это жеясно, женщина. Что побил этих дурачков… А как иначе?

– Могло быть иначе!

– Правда? – переспросил он с недоумением. –Гм… Интересно…

– Они ждали нас? – спросила она. – Вообще уних там засада?

Он кивнул, лицо мрачное, сжал и разжал кулаки. Она ждала,что после таких сокрушительных ударов там хотя бы лохмотья кожи на костяшках,однако суставы пальцев лишь недобро покраснели.

– У кого мозоли на ладонях, – сказала онасаркастически, – а у кого на кулаках.

– Это не мозоли, – ответил он. Посмотрел на пальцызадумчиво, покачал головой. – Хотя, может быть, уже в самом деле…

Она ощутила тихую радость от маленькой победы, он признал ееправоту, как же это сладостно, за такое готова простить ему многое, почти все,не такой уж он и грубый кабан, иногда что-то в нем проглядывает и почтичеловеческое…

Он посмотрел на нее задумчиво, взгляд потеплел, но вместе стем посерьезнел. Ей показалось, что пытается сформулировать какую-то сложнуюмысль, уложить в понятные слова, наконец он проговорил деревянным голосом: