– Хочешь знать, как хитрить? Но оно само делается.Скрыть просто не получается. Так что либо не говори вовсе, либо изрекай правду.

Она пытливо посмотрела на него, лицо погрустнело, а в синихглазах проступила глубокая печаль.

– Ты прав, – произнесла она с глубоким вздохом, вглазах заблестели слезы, – я неженка. И выросла… в очень богатой и знатнойсемье. Но меня хотели отдать замуж за нелюбимого, я взяла и сбежала.

Он хмыкнул.

– И все так просто?

Она покачала головой, глаза погрустнели, запруда в глазахначала заполняться, и Барвинок гордо подняла голову.

– Нет, – ответила она. – Совсем не просто.Сто раз было так тяжело, что хотела вернуться. Несколько раз уже подходила кворотам своего дворца… дома, но заставляла себя повернуть обратно. И в концеконцов сумела приспособиться. А теперь вольной пташкой нравится больше, чем взолотой клетке!

Она сказала с вызовом, заранее готовая к жаркому спору идоводам, что женщина так себя вести не должна, тем более – добропорядочная, новолхв сидел, задумавшись, словно пропустил мимо ушей ее страстное заявление.

– Ты молодец, – проговорил он спустя долгое время. –Сильная пташка. Живучая. Хоть и красивая.

Она перестала сдерживать слезы, взглянула на него блестящимии недоверчивыми глазами. Нос и губы сразу распухли, словно уже ревет давно,веки покраснели, во взгляде безмерное удивление.

– Ты чего?

– А что не так?

– Ну ты вдруг сказал… ты хоть помнишь, что сказал?

Он пожал плечами.

– Что ты красивая. А что тут обидного? И умненькиебывают красивыми, хоть и очень редко. Но тебе вот повезло, так что без обид.

Она сказала торопливо:

– Да я не обижаюсь, совсем наоборот! Но почему ты завсе время ни разу этого не сказал?

– Чего?

– Ну, что я…

– Красивая?

– Ну ты же так сказал!

Он произнес с некоторым раздражением:

– Когда бы я успел? Мы что, сто лет живем вместе? Ивообще, что ты так прицепилась к этому слову? Ничего обидного в этом нет. Ты всамом деле красивая, хоть и умненькая, не всегда же одно другое вытесняет. Явовсе не хотел тебя оскорбить!

Она перестала всхлипывать, смотрела на него с широкораскрытым ртом и распахнутыми глазами.

– Э-э… ну… я не знаю…

Он сказал великодушно:

– Это ничего. Не все же на свете ты должна знать. И ещеты молодец, столько прошла со мной и не хныкала. Молодец! Что умеешь, тоумеешь. Настоящая женщина, хоть и маленькая.

Сидя, она оскорбленно выпрямилась:

– Я? Это ты здоровенный!.. Откуда только такой взялся.Ты знаешь, мы с тобой, похоже, идем в одну деревню. Не боишься?

Он насторожился:

– Чего?

– Там что-то очень нехорошее.

Она аккуратно собрала в узелок остатки еды, сунула в мешок.От костра вкусно тянет сладковатым дымком, словно сгорают вишневые сучья, еще унекоторых яблонь бывают такие пахучие, вокруг сплошной мрак, и она пыталасьпредставить, как это выглядит для обитателей леса: страшное багровое пламявзметывает быстрые хищные языки, которые жалят любого зверя, а сами ничего небоятся, неуязвимые и бессмертные, там двигаются жуткие черные силуэты, смутнопохожие на человеческие, но от них огромные черные тени стремительно прыгают надеревья, когда их выхватывают из тьмы языки огня…

Волхв широко распахнул глаза, когда она вздохнула иподнялась.

– Ты куда?

– Надо идти, – ответила она просто. – В тойдеревне начали умирать люди. Слишком много. Почти половина сельчан лежит присмерти.

– А ты при чем?

– Я лекарь, – объяснила она. – Я могу ихспасти!

– В самом деле можешь?

– По крайней мере, – ответила она свызовом, – попытаюсь. Пока сейчас отдыхаю, там кто-то умирает. Так чтопридется идти и ночью.

Он все еще рассматривал ее удивленно, но поднялся, от негопала такая густая тень, что ей почудилось, будто там сразу исчезает все насвете, даже земля.

Лунный свет осыпал серебром вершинки деревьев, внизучернота, однако глаза привыкают быстро, и если не влезать в дебри, то идтиможно и ночью, света достаточно.

Она видела по его лицу, что он думает, мужчины – существабесхитростные, и этот сказал именно те слова, к которым она его подтолкнула:

– Ну что ж, пойдем. Не могу же я, отобрав у однихволков, позволить съесть тебя другим! Это было бы несправедливо по отношению кпервым.

Она фыркнула и пошла по лунному следу, но волхв догнал изаставил взять чуточку левее. И дальше вел уже он, она не спорила и даже небурчала, прекрасно помня, что сама в состоянии заблудиться в собственном доме.

Он шел быстро, искоса посматривал на ее разогревшееся отбыстрой ходьбы лицо. Чтобы не отставать, ей приходится часто-часто перебиратьне такими уж короткими ножками, вся подалась вперед, глаза горят азартом.

– А что там? – поинтересовался он, стараясь, чтобыголос звучал нейтрально и даже лениво.

– Я же говорю, – объяснила она, – без всякихпричин начали умирать люди. Какая-то новая болезнь. А у тебя там дело или идешьмимо?

– Мимо, конечно, – ответил он. – Мне надо вКоростень, это такой большой город. Даже очень большой по здешним меркам. А втом селе собирался переночевать… Ну, если бы тебя не встретил, уже спал бы вдоме.

Она сказала твердо:

– На твоем месте я бы вообще обошла стороной все село.

– И ночевать под открытым небом?

Она скосила на него глаза:

– Вообще-то к тебе не только волки побоятся подойти!Даже к спящему.

– Спасибо, – буркнул он.

– А что, не правда? Ты страшный…

Он поморщился:

– А что значит «начали умирать люди»? Там что, жилибессмертные?

Она сказала чуточку сконфуженно:

– Я неточно выразилась, а ты сразу к словам цепляешься!Другой бы сразу все понял. Начали умирать и здоровые. Без всяких причин.

Он подумал, кивнул:

– Понятно. Но ты при чем? Собираешься пошарить вкарманах померших?

Ее ушки вспыхнули от негодования:

– Ну какой дурак, какой дурак!.. Говорю же, я – лекарь.Это село, как и еще семь вокруг, входит в круг, где я врачую. Меня оскорбляет,если на моей земле кто-то заболевает. А если умирает молодым…