Весь тот год Грин был предоставлен сам себе. Считалось, чтоон готовится к сдаче гимназического курса экстерном. Он и в самом деле многочитал – Гиббона, Локва, Милля, Гизо. Хотел понять, почему люди мучают другдруга, откуда берется несправедливость и как ее лучше исправлять. Прямогоответа в книгах не обнаруживалось, но, если как следует поразмыслить, его можнобыло прочесть между строк.

Чтобы не загнить, не затянуться ряской, общество нуждается впериодическом взбалтывании, имя которому революция. Передовые нации – те, которыепрошли через эту болезненную, – но необходимую операцию, и чем раньше, темлучше. Класс, слишком долго находящийся наверху, мертвеет, как ороговевшаякожа, от этого поры страны закупориваются, и в обществе нарастает удушье,производящее бессмысленность и произвол. Государство ветшает, как давно неремонтированный дом, и если процесс разрушения зашел слишком далеко, подпиратьи латать гнилую постройку нецелесообразно. Нужно ее спалить, и на пепелищевыстроить новый дом, крепкий и светлый.

Но сами по себе пожары не происходят. Нужны люди, согласныевзять на себя роль спички, которая, сгорев, даст начало большому огню. Приодной мысли о такой судьбе захватывало дух. Грин соглашался стать спичкой исгореть, но понимал, что одного согласия мало.

Требовались стальная воля, богатырская сила, безупречнаячистота.

Воля досталась ему от рождения, надо было только ее развить.И он разработал целый курс преодоления собственных слабостей – главных своихврагов. Страха высоты: ночью часами вышагивал взад-вперед по периламжелезнодорожного моста, заставлял себя не отводить глаз от черной, маслянистойводы. Гадливости: ловил в лесу гадюк и не отворачиваясь смотрел в мерзкуюшипящую пасть, пока упругая пятнистая плеть неистово обвивалась вокруг голойруки. Застенчивости: ездил в уездный город на ярмарку и пел там под шарманку, аслушатели покатывались со смеху, потому что ни голоса, ни слуха у хмурогополоумного еврейчика не было. Богатырская сила досталась труднее. От природыГрин был крепок здоровьем, но неловок и узок в кости. Неделя за неделей, месяцза месяцем он по десять, двенадцать, четырнадцать часов в день растил телеснуюмощь. Действовал по собственной методе, поделив мышцы на нужные и ненужные. Набесполезные мускулы времени не тратил. Начал с тренирования пальцев и продолжалдо тех пор, пока не научился запросто гнуть между большим и указательным нетолько пятаки, но и алтыны. Потом занялся кулаками – колотил по дюймовой доске,разбивал суставы в кровь, мазал ссадины йодом и снова бил, пока кулаки не оброслимозолями, а дерево не стало переламываться от первого же удара. Когда дошлаочередь до плеч, нанялся на мельницу таскать четырехпудовые мешки. Живот ипоясницу развивал при помощи французской гимнастики. Ноги – посредствомвелосипеда, причем ехал только в гору, а с горы нес машину на себе.

Тяжелее всего давалась нравственная чистота. От излишеств впище и бытовых удобств Грин отучился быстро, хоть мать и плакала, когда онзакалял себя голодом или в октябрьскую дождливую ночь отправлялся спать нажелезную крышу. Но отрешиться от физиологического никак не получалось. Непомогали ни голодовки, ни стократное подтягивание на патентованной английскойперекладине. Однажды он решил вышибить клин клином – вызвать у себя отвращениек половому. Поехал в уездный город и нанял у станции самую мерзкую из всехгулящих. Не подействовало, только хуже стало.

Значит, оставалось полагаться на силу воли.

Год и четыре месяца Грин выстругивал из себя спичку. Он ещене решил, где тот коробок, о который ему суждено чиркнуть перед тем каксгореть, но уже знал, что без крови не обойтись, и готовился обстоятельно.Научился без промаха стрелять по мишени. С двенадцати шагов бросал в маленькуюдыню нож, молниеносно выхватывая его из-за пояса. Засел за химические учебникии изготовил гремучую смесь собственной рецептуры.

С трепетом следил он за небывалой охотой, которуюрешительные люди из партии „Народная воля“ устроили на самого царя. Царь недавался им в руки, его хранила таинственная сила, раз за разом посылавшаясамодержцу чудесное спасение.

Грин ждал. Он начинал догадываться, что это за чудеснаясила, но пока еще боялся верить такому невероятному счастью. Неужто историявыбрала именно его, Григория Гринберга? В конце концов он был всего лишьмальчишкой, одним из сотен, а то и тысяч точно таких же юнцов, мечтавших окороткой жизни пылающей спички.

Ожидание закончилось мартовским днем, когда застоявшаясярека трещала и горбилась перед ледоходом.

Грин ошибся. История выбрала не его, а другого мальчишку,несколькими годами старше. Он бросил бомбу, раздробил императору ноги, а себегрудь. Перед смертью на минуту очнулся, на вопрос об имени ответил „не знаю“ иушел, осыпаемый проклятьями современников, но заслуживший вечную благодарностьпотомков.

Судьба поманила Грина и обвела вокруг пальца, но бросить небросила, из железных объятий не выпустила, а подхватила его, недоумевающего,онемевшего от разочарования, и поволокла кружной дорогой навстречу цели.

Погром начался, когда аптекарева сына в городке не было.Охваченный жадным, ревнивым любопытством, он на два дня уехал в Киев, чтобыузнать подробности цареубийства – газеты излагали невразумительно, большеналегая на верноподданнические излияния.

В воскресенье утром в слободе за рекой, где жили гои, ударилнабат. Кабатчик Митрий Кузьмин, отряженный обществом в Белоцерковск, приехал сподтверждением, что слух был верный: царя-императора убили жиды. Значит,абрашек можно бить, и ничего за это не будет.

Пошли толпой через железнодорожный мост, разделявший городокна две части, православную и жидовскую. Шли чинно, спокойно, с хоругвями ипением. Вышедшим навстречу представителям – раввину, директору еврейскогоучилища и рыночному старосте – ничего не сделали, но и слушать их не стали.Просто отодвинули в сторону и разбрелись по тихим улочкам, слепо пялившимсязакрытыми ставнями. Примерялись долго – не хватало толчка, чтоб раствориласьдуша.

Тот же кабатчик и положил почин – вышиб дверь в шинке, чтооткрылся в прошлый год и испоганил ему всю торговлю. От треска и грохотаочнулся народ, вошел в настроение.

Все вышло, как положено: пожгли синагогу, пошарили по хатам,кому ребра намяли, кого за пейсы оттаскали, а к вечеру, когда в шинкарскомпогребе отыскались припрятанные бочки с вином, кое-кто из парней и до жидовскихдевок добрался.

Возвращались еще засветло, унося тюки с добром и пьяных.Перед тем как разойтись, порешили всем миром: завтра не работать, потому чтогрех работать, когда у народа такое горе, а снова идти за реку.

Вечером вернулся Грин и не узнал городка. Выломанные двери,летают перья и пух, тянет дымом, из окон женский вой и детский плач.