Емеля был хороший боевик. Крепкий, несуетливый, безинтеллигентских фанаберий. Славного, успокаивающего темно-коричневого цвета.Это он себе в честь Пугачева кличку взял, а раньше звался Никифором Тюниным.Сам из арсенальских мастеровых, настоящий пролетарий. Плечистый, широколицый, смаленьким, детским носиком и круглыми добродушными глазами. Нечасто бывает,чтобы из угнетенного класса выходили стойкие, сознательные бойцы, но уж еслиотыщется молодец, то можно на него положиться, как на самого себя. Грин личноотобрал его из пяти кандидатов, присланных партией. Это было после того какСоболь неудачно метнул бомбу в Храпова, и в Боевой Группе образоваласьвакансия. Грин проверил новичка на прочность нервов, на сообразительность иостался доволен. На екатериноградской акции Емеля показал себя отлично. Когдагубернаторские дрожки в указанное письмом время (и, действительно, без эскорта)подъехали к неприметному особняку на Михельсоновской, Грин приблизился к трудновылезавшему из коляски толстяку и два раза выстрелил в упор. Потом побежалчерез подворотню на соседнюю улицу, где дожидался Емеля, изображавшийизвозчика. И случилось невезение: именно в эту минуту мимо фальшивого „ваньки“шел околоточный с двумя городовыми. Полицейские услышали отдаленные выстрелы, итут же из двора выбежал человек – прямо им в руки. А Грин уж и револьвер успелвыбросить. Сбил одного ударом в подбородок, но остальные двое повисли на руках,а упавший задул в свисток. Выходило скверно, однако новичок не растерялся.Неспешно слез с козел, стукнул городового тяжелым кулаком по затылку, тот иобмяк, а со вторым Грин справился сам. Умчались с ветерком, под заливистыйполицейский свист.

Когда смотрел на Емелю, на сердце теплело. Думал: не всенароду на печи лежать. Которые поострей и посовестливее, уже началипросыпаться. А значит, не напрасны жертвы, не зря льется кровь – своя и чужая.

– Вот что значит на полу спать, земными сокамипитаться, – улыбнулся Рахмет, откинув со лба картинную прядь. – Ятут, Грин, про тебя поэму начал сочинять. И продекламировал:

Жил на свете Грин железный,

Он имел талант полезный —

Спал на досках славный Грин,

Обходился без перин.

– Есть и другой вариант. – Рахмет остановил жестомпрыснувшего Снегиря и продолжил:

Жил на свете рыцарь бедный

По прозванью Храбрый Грин.

Он имел талант невредный —

Обходился без перин.

Под дружный хохот товарищей Грин подумал: это он из Пушкинапереиначил. Наверно, смешно. Он знал про себя, что смешного не понимает, но этобыло ничего, неважно. И еще мысленно поправил: я не железный, я стальной.

Ничего не мог с собой поделать – этот любитель острыхощущений был ему не по душе, хотя следовало признать, что пользы делу Рахметприносит много. Его Грин подобрал минувшей осенью, когда понадобился напарникдля заграничной акции – не Емелю же было в Париж везти.

Устроил Рахмету побег из тюремной кареты, когда его везли изсуда после объявления приговора. Об уланском корнете Селезневе тогда писали всегазеты. Молодой офицер на смотру заступился перед полковником за своегосолдата, в ответ на площадную брань вызвал командира на дуэль, а когда оскорбительвызова не принял, застрелил его на глазах у всего полка.

Красивая история Грину понравилась. Особенно то, чтоофицерик из-за простого человека не побоялся себе всю судьбу поломать. Была вэтом многообещающая отчаянность, и еще померещилось Грину родство душ –знакомое неистовство в ответ на тупую подлость.

Однако вышло, что пружина в Николае Селезневе совсем иная.Его цвет при ближайшем знакомстве оказался тревожный, васильковый. „Я доощущений ужасно любопытный“, – часто повторял Рахмет. Беглого корнетавлекло по жизни любопытство, чувство пустое и бесполезное, заставляяпопробовать и того блюда, и этого – чем острее и пряное, тем лучше. Грин понял:в командира он выстрелил не от несправедливости, а потому что весь полксмотрел, затаив дыхание, и ждал, что будет. И в революционеры подался от жаждыприключений. Побег со стрельбой ему понравился, конспиративная поездка в Париж– и того больше.

Иллюзий относительно Рахметовых мотивов у Грина больше неосталось. Взял себе кличку в честь героя Чернышевского, а сам совсем из другоготеста. Пока не прискучили теракты, будет рядом. Удовлетворит любопытство –сорвется, ищи тогда ветра в поле. Насчет Рахмета у Грина имелась секретнаямысль – как от праздного человека получить наибольшую пользу для дела. Мысльтакая: послать его на важную акцию, откуда не возвращаются. Пусть броситсяживой бомбой под копыта министерской или губернаторской упряжки. Рахмет вернойгибели не побоится – этакого фокуса ему жизнь еще не показывала. На случай еслибы акт в Клину сорвался, было у Рахмета задание: подорвать Храпова нынчевечером на Ярославском вокзале, перед отъездом в Сибирь. Что ж, Храпова большенет, но будут и другие, у самодержавия псов много. Главное не упустить момент,когда у Рахмета в глазах появится скука.

Только из-за этой секретной мысли и оставил его Грин вгруппе после декабрьской истории с Шверубовичем.

Был приказ партии: казнить предателя, который выдал иотправил на виселицу рижских товарищей. Грин такой работы не любил, поэтому нестал возражать, когда Рахмет вызвался сам.

Вместо того чтобы просто застрелить Шверубовича, Рахметпроявил фантазию – плеснул ему в лицо серной кислотой. Говорил, что дляострастки прочим провокаторам, а на самом деле, наверное, просто хотелпоглядеть, как у живого человека вытекают глаза, отваливаются губы и нос. С тойпоры на Рахмета Грин смотреть без отвращения не мог, но ради дела терпел.

– Надо ложиться, – негромко сказал он. –Знаю, только десять часов. Все равно спать. Завтра рано. Будем менять квартиру.

И оглянулся на белую дверь кабинета. Там сидел хозяин,приват-доцент Высшего технического училища Семен Львович Аронзон. В Москвепланировали поместиться по другому адресу, но вышла неожиданность. Связная,встретившая боевиков в условленном месте, предупредила, что туда нельзя. Проинженера Ларионова, чья явка, только что стало известно: агент Охранки.

Грин, которого еще пошатывало после дрезины, сказал связной(у нее была странная кличка – Игла):

– Плохо работаете, москвичи. Агент на явке – этопровалить всю Боевую Группу.

Сказал без злобы, констатируя факт, но Игла обиделась.

Про нее Грину было мало что известно. Кажется, из богатойсемьи. Сухая долговязая барышня-перестарок. Бескровные поджатые губы, тусклыеволосы, уложенные на затылке в тугой узел. В революции таких много.

– Если б мы плохо работали, то не раскрыли быЛарионова, – огрызнулась Игла. – Скажите, Грин, а вам непременнонужна квартира с телефонной связью? Это не так просто.