По левой стороне окна были слепые, в сплошных бельмах наледии мокрого снега. Ветер кидал липкие, мягкие хлопья в жалостно дребезжащиестекла, раскачивал тяжелую тушу вагона, все не терял надежды спихнуть поезд со скользкихрельсов и покатить его черной колбасой по широкой белой равнине – череззамерзшую речку, через мертвые поля, прямиком к дальнему лесу, смутнотемневшему на стыке земли и неба.

Весь этот печальный ландшафт можно было рассмотреть черезокна по правой стороне, замечательно чистые и зрячие, да только что на негосмотреть? Ну снег, ну разбойничий свист ветра, ну мутное низкое небо – тьма,холод и смерть.

Зато внутри, в министерском салон-вагоне, было славно:уютный мрак, подсиненный голубым шелковым абажуром, потрескивание дров забронзовой дверцей печки, ритмичное звяканье ложечки о стакан. Небольшой, ноотлично оборудованный кабинет – со столом для совещаний, с кожаными креслами, скартой империи на стене – несся со скоростью пятьдесят верст в час сквозьпургу, нежить и ненастный зимний рассвет.

В одном из кресел, накрывшись до самого подбородкашотландским пледом, дремал старик с властным и мужественным лицом. Даже во снеседые брови были сурово сдвинуты, в углах жесткого рта залегла скорбнаяскладка, морщинистые веки то и дело нервно подрагивали. Раскачивающийся кругсвета от лампы выхватил из полутьмы крепкую руку, лежавшую на подлокотникекрасного дерева, сверкнул алмазным перстнем на безымянном пальце.

На столе, прямо под абажуром, лежала стопка газет. Сверху –нелегальная цюрихская „Воля народа“, совсем свежая, позавчерашняя. Наразвернутой полосе статья, сердито отчеркнутая красным карандашом:

Палача прячут от возмездия

Редакции стало известно из самого верного источника, чтогенерал-адъютант Храпов, в минувший четверг отрешенный от должности товарищаминистра внутренних дел и командира Отдельного корпуса жандармов, в ближайшемвремени будет назначен сибирским генерал-губернатором и немедленно отправится кновому месту службы.

Мотивы этого перемещения слишком понятны. Царь хочет спастиХрапова от народной мести, на время упрятав своего цепного пса подальше отстолиц. Но приговор нашей партии, объявленный кровавому сатрапу, остается всиле. Отдав изуверский приказ подвергнуть порке политическую заключенную ПолинуИванцову, Храпов поставил себя вне законов человечности. Он не может оставатьсяв живых. Палачу дважды удалось спастись от мстителей, но он все равно обречен.

Из того же источника нам стало известно, что Храпову ужеобещан портфель министра внутренних дел. Назначение в Сибирь является временноймерой, призванной вывести Храпова из-под карающего меча народного гнева.Царские опричники рассчитывают открыть и уничтожить нашу Боевую Группу, которойпоручено привести приговор над палачом в исполнение. Когда же опасность минует,Храпов триумфально вернется в Петербург и станет полновластным временщиком.

Этому не бывать! Загубленные жизни наших товарищей взывают овозмездии.

Не вынесшая позора Иванцова удавилась в карцере. Ей быловсего семнадцать лет.

Двадцатитрехлетняя курсистка Скокова стреляла в сатрапа, непопала и была повешена.

Наш товарищ из Боевой Группы, имя которого хранится в тайне,был убит осколком собственной бомбы, а Храпов опять уцелел.

Ничего, ваше высокопревосходительство, как веревочке нивиться, а конца не миновать. Наша Боевая Группа отыщет вас и в Сибири.

Приятного путешествия!

Паровоз заполошно взревел, сначала протяжно, потом короткимигудками: У-у-у! У! У! У!

Губы спящего беспокойно дрогнули, с них сорвался глухойстон. Глаза раскрылись, недоуменно метнулись влево – на белые окна, вправо – начерные, и взгляд прояснился, стал осмысленным, острым. Суровый старик откинулплед (под которым обнаружились бархатная курточка, белая сорочка, черныйгалстук), пожевал сухими губами и позвонил в колокольчик.

Через мгновение дверь, что вела из кабинета в приемную,открылась. Поправляя портупею, влетел молодцеватый подполковник в синемжандармском мундире с белыми аксельбантами.

– С добрым утром, ваше высокопревосходительство!

– Тверь проехали? – густым голосом спросилгенерал, не ответив на приветствие.

– Так точно, Иван Федорович. К Клину подъезжаем.

– Как так к Клину? – засердился сидящий. –Уже? Почему раньше не разбудил? Проспал?

Офицер потер мятую щеку.

– Никак нет. Видел, что вы уснули. Думаю, пусть ИванФедорович хоть немножко поспят. Ничего, успеете и умыться, и одеться, и чаюпопить. До Москвы еще час целый.

Поезд сбавил ход, готовясь тормозить. За окнами замелькалиогни, стали видны редкие фонари, заснеженные крыши.

Генерал зевнул.

– Ладно, пусть поставят самовар. Что-то не проснусьникак.

Жандарм откозырял и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

В приемной горел яркий свет, пахло ликером и сигарным дымом.Подле письменного стола, подперев голову, сидел еще один офицер – белобрысый,розоволицый, со светлыми бровями и поросячьими ресницами. Он потянулся,хрустнул суставами, спросил у подполковника: – Ну, что там?

– Чаю хочет. Я распоряжусь.

– А-а, – протянул альбинос и глянул в окно. –Это что, Клин? Садись, Мишель. Я скажу про самовар. Выйду, ноги разомну. Заоднопроверю, не дрыхнут ли, черти.

Он встал, одернул мундир и, позванивая шпорами, вышел втретью комнату чудо-вагона. Тут уж все было совсем просто: стулья вдоль стен,вешалки для верхней одежды, в углу столик с посудой и самоваром. Двое крепкихмужчин в одинаковых камлотовых тройках и с одинаково подкрученными усами(только у одного песочными, а у второго рыжими) неподвижно сидели друг напротивдруга. Еще двое спали на сдвинутых стульях.

Те, что сидели, при появлении белобрысого вскочили, ноофицер приложил палец к губам – пусть, мол, спят – показал на самовар и шепотомсказал:

– Чаю его высокопревосходительству. Уф, душно. Выйдувоздуха глотну.

В тамбуре вытянулись в струнку двое жандармов с карабинами.Тамбур не протапливался, и часовые были в шинелях, шапках, башлыках.

– Скоро сменяетесь? – спросил офицер, натягиваябелые перчатки и вглядываясь в медленно наплывающий перрон.

– Только заступили, ваше благородие! – гаркнулстарший по караулу. – Теперь до самой Москвы.

– Ну-ну.