– Знаю, но телефон обязательно. Срочно связаться,сигнал тревоги, предупредить, – объяснил он, мысленно давая себе зароквпредь в важных делах обходиться только собственными ресурсами, без помощипартии.

– Тогда придется определить вас на один из резервныхадресов, к кому-нибудь из сочувствующих. Москва не Петербург, собственныйтелефон имеется у немногих.

Так группа и попала на постой к приват-доценту. Про негоИгла сказала, что он скорее либерал, чем революционер, и террористическихметодов не одобряет, но это ничего, человек честный, передовых взглядов и впомощи не откажет, а в подробности его посвящать ни к чему.

Проводив Грина и его людей в хороший доходный дом наОстоженке (просторная квартира на самом верхнем этаже, а это ценно, потому чтоход на крышу), связная, прежде чем уйти, коротко и деловито объясниланервничающему хозяину элементарные правила конспирации:

– Ваш дом – самый высокий в этой части города, этоудобно. Мне из мезонина видно ваши окна в бинокль. Если все спокойно, шторы вгостиной не задергивайте. Две задернутые шторы – провал. Одна задернутая штора– сигнал тревоги. Я вам протелефонирую, спрошу профессора Брандта. Вы ответитеили: „Вы ошиблись, это другой номер“ – и тогда я немедленно приду, или: „Выошиблись, это номер приват-доцента Аронзона“ – и тогда я пришлю на выручкубоевой отряд. Запомните?

Аронзон, побледнев, кивнул, а когда Игла ушла, промямлил,что „товарищи“ могут распоряжаться квартирой по своему усмотрению, что прислугуон отпустил, а сам, если понадобится, будет у себя в кабинете. Так ни разу заполдня оттуда и не выглянул. Одно слово – „сочувствующий“. Нет, две неделиздесь нельзя, сразу решил Грин. Надо завтра же сменить адрес.

– Чего спать-то? – пожал плечами Рахмет. – Тоесть вы, господа хорошие, как хотите, а я бы к иуде Ларионову наведался. Покане сообразил, что раскрыт. Кажется, Поварская, двадцать восемь? Не так далеко.

– Правда! – горячо поддержал его Снегирь. – Ия бы пошел. А еще лучше я один, потому что вы свое сегодня уже сделали. Ясправлюсь, честное слово! Он откроет дверь, я спрошу: „Вы инженер Ларионов?“Это чтобы по ошибке невиновного не убить. А потом скажу: „Получи, предатель“.Выстрелю в сердце – три раза, чтоб наверняка, и убегу. Пара пустяков.

Рахмет, запрокинув голову, звонко расхохотался:

– Пара пустяков, как же! Ты выстрели, попробуй. Я когдана плацу фон Боку в упор шандарахнул, у него глазенапы из орбит выскочили,ей-богу! Два таких красных шара. Долго потом по ночам снилось. Просыпался весьв холодном поту. Пара пустяков…

Грин подумал: а Шверубович с растекающимся лицом тебе неснится?

– Ничего, если ради дела, то можно, – решительнозаявил Снегирь, побледнев и тут же, без всякого перехода, залившись краской.Ему и прозвище досталось из-за вечного румянца и светлого пушка нащеках. – Ведь он, гад, своих предавал.

Снегиря Грин знал давно, много дольше, чем остальных.Особенный был мальчик, драгоценной породы. Сын повешенного цареубийцы инародоволки, умершей в каземате от протестной голодовки. Рожден от невенчанныхродителей, в церкви не крещен, воспитан товарищами отца и матери. Первыйсвободный человек будущей свободной России. Без мусора в голове, без мути вдуше. Когда-нибудь подобные мальчики станут самыми обычными, но сейчас он былтакой один, ценнейший продукт мучительной эволюции, и поэтому Грину очень нехотелось брать Снегиря в группу.

А как не возьмешь? Три года назад, когда Грин после побега скаторги долгим, кружным путем двигался вокруг света домой – через Китай,Японию, Америку, – пришлось задержаться в Швейцарии. Сидел без дела, ждалэстафеты через границу. Снегиря же только-только переправили из России, гдеарестовали его очередных опекунов. В Цюрихе заниматься пареньком было некому.Попросили Грина, он согласился, потому что никакой другой пользы партии в товремя принести не мог. Эстафета задерживалась, потом вовсе провалилась. Пока наладилиновую, миновал целый год.

Почему-то мальчишка был Грину не в тягость, даже наоборот.Может, оттого, что впервые за долгое время пришлось заботиться не обо всемчеловечестве, а об одном человеке. Даже не человеке еще, недоростке.

Однажды, после серьезного, обстоятельного разговора, Гриндал воспитаннику обещание: когда Снегирь подрастет, приобщить его к своейработе, чем бы в ту пору Грин ни занимался. Боевой Группы тогда еще и в поминене было, а то бы такого не пообещал.

Потом вернулся на родину, занялся делом, о мальчуганевспоминал часто, но про обещание, конечно, и думать забыл. А два месяца назад вПитере, на конспиративной квартире, привели к нему Снегиря – познакомьтесь,товарищ Грин, молодое пополнение из эмиграции. Снегирь смотрел обожающимиглазами, про обещание заговорил чуть не с первой же минуты. Деваться былонекуда – отказываться от своего слова Грин не умел.

Берег он пока мальчика, до дела не допускал, но вечно такпродолжаться не могло. В конце концов Снегирь уже взрослый, восемнадцатый год.Грину на железнодорожном мосту было столько же.

Еще не сейчас, сказал он себе минувшей ночью, когдаготовились к акции. В следующий раз. И приказал Снегирю отправляться в Москву –якобы проверить связь.

Цвета Снегирь нежного, персикового. Какой из него боевик.Хотя бывает, что из таких истинные герои и получаются. Надо бы устроить парнюбоевое крещение, но не с казни же изменника начинать.

– Никто никуда, – веско сказал Грин. – Всемспать. Я сторожу первый. Через два часа Рахмет. Разбужу.

– Э-эх, – улыбнулся бывший корнет. – Всем ты,Грин, хорош, только скучный. Тебе бы не террором заниматься, а в банке служить,счетоводом.

Но спорить не стал, знал, что бесполезно.

Бросили жребий. Рахмету выпало спать на кровати, Емеле надиване, Снегирю на свернутом одеяле.

Минут пятнадцать из-за двери спальни доносились голоса исмех, потом стало тихо. Тогда из кабинета выглянул хозяин, блеснул в полумракезолотым пенсне, неуверенно пробормотал:

– Добрый вечер.

Грин кивнул, но приват-доцент не уходил.

Тогда Грин счел нужным проявить учтивость. Все-такинеудобство человеку, да и риск. За укрывательство террористов дают каторгу.Сказал вежливо:

– Знаю, Семен Львович, стеснили. Потерпите – завтрауйдем.

Аронзон мешкал, будто не решался что-то спросить, и Гриндогадался: хочет поговорить. Известное дело – интеллигент. Только дай начать,до утра не остановится.

Ну нет. Во-первых, вступать с непроверенным человеком вотвлеченные беседы незачем, а во-вторых, есть серьезный предмет дляобдумывания.