Капсула идеально воспроизводила каждую часть ее тела, таккак была сконструирована по меркам Мари-Шатт. Когда аппарат закрыли, труднобыло понять, есть ли что-нибудь на Мари-Шатт. И тем не менее оболочка, толщинакоторой едва достигала сотых долей миллиметра, гибкая и тонкая, как чулок, иабсолютно прозрачная, отделявшая девушку от внешнего мира, содержала в себеколичество аппаратуры, значительно превосходящее то, которое десяткитысячелетий назад имели на борту космические корабли, отправлявшиеся к ближайшимзвездам, где они, конечно же, ничего не обнаруживали.

Думая о трудностях, которые люди должны были испытывать,делая первые шаги, чтобы выйти из космического детства, Мари-Шаттснисходительно улыбнулась. Именно с этой улыбкой запомнили ее близкие: спустямгновение Мари-Шатт исчезла.

— Проедет чуть больше года, и она вернется! Времяпролетит быстро, — заметил кто-то, продолжая пристально смотреть на пустоеместо, оставшееся после нее в центре группы.

Затем все Покинули институт, чтобы участвовать в других мероприятиях.

Центр управления полетами сообщил им через пятнадцать дней,что какие-то механизмы транспортного средства, несомненно, вышли из строя, таккак была потеряна всякая связь с путешественницей. Связавшись с властями,которые должны были принять ее, пришли к заключению, что нет никакойвозможности обнаружить следы. девушки, поэтому ее решили считать без вестипропавшей.

В ту эпоху подобные инциденты не были редкими, и хотя о нихсообщалось в сводках новостей, никто не воспринимал их слишком трагично. Одиниз комментаторов выяснил, что никто не прилетал туда, и высказал мнение, чтопока лучше не посылать туда больше никого: достаточно было других районов,более доступных и представляющих больший интерес.

Мари-Шатт же была жива и здорова и хорошо чувствовала себяна планете, куда ее отправили: просто там никто не установил ее личность. И таккак безразличие и бюрократическая волокита были там не меньшими, чем на Земле,полученные послания не были переданы лицам, которые были бы в состоянииответить. Поэтому о Мари-Шатт никто не вспомнил, и о ней быстро забыли и наЗемле.

Девушка очнулась в местности, поверхность которой отдаленнонапоминала металл. Она сразу же смогла найти ей точное определение. Ум еерасполагал множеством средств выражения, четко соответствовавшим месту, котороеона собиралась изучить. Мари-Шатт мысленно отметила отличную работу аппарата пообучению языку. Однако в тот самый момент, когда к ней пришла эта мысль, онапочувствовала, что испытывает необычные трудности, пытаясь сформулировать ее.Надеясь поупражнять ум, повторила эту мысль на языке нового для себя мира. Нокак только она это сделала, у нее пропала способность воспроизводить мысли народном для нее языке — языке землян. И как она ни напрягалась, ей так и неудалось ничего вспомнить.

Это неожиданное затруднение удивило и расстроило ее. Но вотпостепенно досада стала уходить из ее сознания, как уходит воздух из дырявогомяча и его больше не остается там.

С прибытием к месту назначения приборы, предназначавшиесядля обучения ее языку инопланетян, распались вокруг нее вместе с оболочкойтранспортного средства. Но при распаде вышли из строя, что и способствовалотому, чтобы выветрить из памяти Мари-Шатт родной язык.

В ее мозгу, свободном от прежних воспоминаний, возниклимысли, далекие от ее прежней жизни.

Когда первый дианиец приблизился к ней, Мари-Шатт понялаочень хорошо, что он у нее спрашивал, однако не нашла, что ему ответить.

Он спросил у нее, кто она и что делает здесь. Девушка незнала этого.

Удивление его было таким же сильным, как и ее растерянность.

Дианиец, вероятно, проконсультировался с вышестоящимивластями, так как очень скоро он вновь обрел уверенность.

— По всей вероятности, — передал оннезнакомке, — ты прилетела с системы, которая была недавно открыта. Этимобъясняется то, почему у нас нет данных о твоем строении. Несомненно, мыпригласили тебя, чтобы изучить тебя.

Девушка между тем с недоумением рассматривала единственныйпредмет, который был у нее перед глазами: собственное тело. Она не моглапонять, что это значит. Перебирая богатый лексический запас местных жителей,она не могла подобрать нужного слова, чтобы описать этот предмет, а тем более —дать ему точное название. До настоящего момента ей не приходило в головуподвигать им, сделать какой-либо жест. Она оставалась неподвижной, будто ееневидимый скафандр продолжал сковывать ее.

А ее собеседник — на что он был похож? Тот факт, что онамогла задать себе такой вопрос, был сам по себе уже обнадеживающим. Ксожалению, ответ представлялся не таким легким, так как собеседника своего онапочти не видела.

— Я никак не могу хорошо рассмотреть тебя, —сказала Мари-Шатт.

Собеседник был в некотором замешательстве:

— Что ты хочешь этим сказать? Я почти рядом с тобой.

Глаза Мари-Шатт расширились. Мобилизовав все своевоображение, она, конечно, могла себе признаться, что часть пространства,которое ее окружало, была несколько расплывчатой. Существо, вероятно,находилось именно там.

— Кстати, — осведомилось оно, — а чем тывидишь?

— Ну, естественно, моими…

Слово не приходило ей на ум. Это начинало раздражать ее.Тогда она перешла в контрнаступление.

— Если ты, как кажется, не испытываешь затруднений вобщении со мной, то не будешь ли ты так любезен объяснить мне, как тебе этоудается?

Ошеломленный собеседник возразил:

— Между нами установлена четкая связь: я вижу твоимысли, и ты видишь мои. Мне непонятны твои затруднения.

Мари-Шатт быстро осмыслила данные, предоставленные ей: ихбыло достаточно, чтобы ситуация стала понятна ей.

Она тут же с необычайной точностью, создала в уме понятиядля определения того, что она когда-то называла «глазами», «взглядом»,«увиденным предметом», «своим телом» — в общем, всего того, что она мало-помалуобнаруживала.

Собеседник был потрясен. Острота наблюдения и легкостьвосприятия Мари-Шатт возрастали по мере их испытания.

Она неожиданно вновь обрела способность двигаться. Все пошлоеще лучше с того момента, как она смогла подняться и размять ноги.Единственное, что она не могла обрести вновь, — это способность говорить,хотя и это было вполне объяснимо: в обществе телепатов, в котором онанаходилась, слова ничего не значили.

Ей было приятно сознавать, что собеседник проявляет к нейбольшой интерес. Мари-Шатт решила, что настал момент высказать какие-нибудьжалобы.

— Однако очень жаль, что ты не имеешь никаких осязаемыхформ, — заметила она. — Мне бы хотелось увидеть, с кем я имею дело.

— Твои высказывания совершенно необдуманны, —возразил он, возмутившись, как казалось, этой критикой. — Если в этом естьнеобходимость, мы можем принять любую телесную форму.