— Да ты же мухи в жизни не обидела, — раздраженноговорил он. — А люди, которые во всем видят грех, — душевнобольные и,если уж говорить откровенно, страдают заболеванием кишок. Главное свойствоиберийского богомольца — хронический запор.

Слыша подобное богохульство, Бернарда крестилась по пятьраз, а ночью читала на одну молитву больше за спасение души сеньора Барсело, укоторого доброе сердце, но который слишком много читает, и от этого у негозагнили мозги, совсем как у Дон Кихота. Время от времени у Бернарды появлялисьженихи, которые ее поколачивали, вытягивали жалкие накопления, отложенные насберкнижку, и рано или поздно бросали. Каждый раз, когда случалась подобнаядрама, Бернарда запиралась в своей комнате в самой глубине квартиры и несколькодней лила слезы, грозясь отравиться хлоркой или крысиным ядом. Барсело,исчерпав все свое красноречие, всерьез пугался, вызывал дежурного слесаря,чтобы взломать дверь, и своего домашнего врача, чтобы тот вколол ей лошадинуюдозу транквилизаторов. Когда через два дня бедняжка просыпалась, дон Густавопокупал ей розы, конфеты, новое платье и вел на фильм с Кери Грантом,[12] который, по словам Бернарды, был самым красивым мужчиной насвете после Хосе Антонио.[13]

— Послушайте, говорят, что Кери Грант — голубой, —бормотала она, набив рот шоколадом. — Разве такое может быть?

— Глупости, — авторитетно заявлял Барсело. —Бездарности и неучи живут в состоянии вечной зависти.

— Как вы хорошо сказали, сеньор! Всем известно, что онучился в университете, в этом, как его, шербете.

— В Сорбонне, — ласково поправлял Барсело.Бернарду невозможно было не любить. Хоть никто ее об этом не просил, онаготовила мне еду и починяла одежду. Она приводила в порядок мой гардероб,чистила мои ботинки, стригла мне волосы, покупала витамины и зубной порошок.Она даже подарила мне медальон с флакончиком святой воды, который ей привезлаиз самого Лурдеса сестра, жившая в Сан-Адриан-дель-Бесос. Иногда, старательноосматривая мою голову в поисках гнид и прочих паразитов, она вела со мной тихийразговор.

— Сеньорита Клара — лучшая на всем белом свете, иразрази меня гром, если я когда-нибудь скажу о ней дурное слово; но молодомусеньору не пристало слишком увлекаться ею. Надеюсь, вы меня понимаете.

— Не беспокойся, Бернарда, мы всего лишь друзья.

— Вот об этом я и говорю.

В подтверждение своих слов Бернарда далее рассказывала мнеисторию, услышанную по радио, про мальчика, который самым недостойным образомвлюбился в свою учительницу и у которого в наказание выпали волосы и зубы, алицо и руки покрылись позорным грибком вроде проказы, что метит всехразвратников.

— Похоть — великое зло, — завершала свою речьБернарда. — Это я точно говорю.

Дон Густаво, не упускавший возможности отпускать в мой адрессвои шуточки, благосклонно относился к моим чувствам к Кларе и к тому, что ядобровольно всюду ее сопровождаю. Я приписывал подобную терпимость тому, что онне принимал меня всерьез. Временами он вновь подступался ко мне с предложениемза крупную сумму продать ему книгу Каракса. Барсело говорил, что обсудил вопроссо своими коллегами-букинистами, и все сошлись во мнении, что любая книгаКаракса ценится отныне на вес золота, особенно во Франции. Я всякий раз отвечалотрицательно, а он в ответ лишь лукаво улыбался. Барсело дал мне связку ключейот своей квартиры, чтобы я мог входить и выходить независимо от того, были лидома он сам или Бернарда. Мой отец относился к моему увлечению совсемпо-другому. Со временем он перестал избегать разговоров, задевавших его заживое. Первым делом он стал выказывать явное недовольство моей дружбой сКларой.

— Тебе следует общаться не с девушкой на выданье, а сровесниками, скажем, с твоим другом Томасом Агиларом, которого ты совсемзабросил, а ведь он отличный парень.

— Какое значение имеет возраст, если нас связываетистинная дружба?

Более всего меня огорчало упоминание о Томасе, оно билопрямо в точку. Я и вправду не виделся с ним уже несколько месяцев, хотя раньшемы были неразлучны. Отец смотрел на меня с осуждением.

— Даниель, ты ничего не понимаешь в женщинах; онаиграет с тобой, как кошка с мышкой.

— Ты сам не знаешь женщин, — отвечал я собидой, — тем более Клару.

Наши разговоры на эту тему в основном ограничивалисьвзаимными упреками и обиженными взглядами. Когда не был в школе или у Клары,все свободное время я помогал отцу в лавке, разбирая в подсобке книги, разносязаказы и обслуживая постоянных клиентов. Отец упрекал меня в том, что работа незанимает мои ум и сердце. Я же отвечал, что провожу все время в лавке и непонимаю, на что он сетует. По ночам, тщетно пытаясь заснуть, я вспоминал тотмирок, который мы с ним создали для себя после смерти матери, ручку ВиктораГюго и латунные паровозики. В моей памяти то было время покоя и грусти;реальность, которая начала постепенно испаряться и таять с того раннего утра,когда отец отвел меня на Кладбище Забытых Книг. В один прекрасный день, узнав,что я подарил книгу Каракса Кларе, отец пришел в бешенство.

— Ты меня разочаровал, Даниель, — еле сдерживаясь,сказал он. — Когда я отвел тебя в это секретное место, я сказал, чтокнига, которую ты выберешь, будет особенной и что ты должен будешь опекать ее инести за нее ответственность.

— Но, папа, мне было десять лет, это были детские игры.

Отец посмотрел на меня так, словно я вонзил ему в грудькинжал.

— А теперь тебе четырнадцать, но ты не просто остаешьсяребенком, ты ребенок, который считает себя мужчиной. В твоей жизни, Даниель,будет много неприятностей. И долго их ждать не придется.

Мне тогда хотелось думать, что отец просто переживает из-затого, что я провожу слишком много времени у Барсело. Букинист и его племянницажили в мире роскоши, о которой он не мог и мечтать. Мне казалось, отцатревожит, что служанка дона Густаво относится ко мне так, словно она моя мать,и ему обидно, что я позволяю кому-то претендовать на эту роль. Иногда, когда япаковал в подсобке книги или надписывал бандероли, я слышал, как кто-нибудь изпосетителей в шутку говорил отцу: