к лестнице, чтобы спуститься на первый этаж. Но около спальни Арсен меня настигает и впихивает внутрь.

— Ну ты и урод, — выплевываю, глядя в потемневшие глаза мужа.

А он только кривит губы.

— Тебе придется с этим смириться, любимая.

— Пошел ты!

И сбегаю в ванную комнату.

Слез больше нет. Только злость и боль, от которой хочется вывернуться наизнанку. А ещё страх. Бессмысленно гипнотизирую взглядом свое отражение и гадаю, насколько же сейчас хватит терпения мужа? Как быстро он заставит меня выйти из мнимого убежища и лечь к нему в постель.

Пять минут, десять? Но нет, ошиблась — Арсен «великодушно» даёт мне целых полчаса, прежде чем требовательно стучит в дверь.

— Ясмина, выходи.

Ещё раз плещу в лицо холодной водой. Осматриваю мраморную плитку, мозаику на стенах и огромную ванну, где так часто мы любили уединяться. Не могу сдержать гримасы отвращения, представляя, что после меня Османов находил время и на других тоже.

Плотнее запахиваю шелковый халат, хотя он никак не спасет от похоти мужа. Из ванной выхожу как на поле боя. Арсен уже без рубахи, сверкает великолепным торсом, а я вижу на нем следы чужих рук и губ.

Гадко! Иду к кровати, старательно игнорируя плотоядный взгляд Османова. Забираюсь под одеяло и отодвигаюсь на самый край. Матрас рядом прогибается.

— Я говорил, что тебе идёт эта пижамка, любимая? — бархатно рокочет над ухом.

Ещё семь дней назад я бы растаяла от этого тона, но теперь готова вырвать его поганый язык.

— Ты много чего говорил, Османов. Как оказалось, большинство из этого ложь.

— Зря ты так.

Фыркаю. Быстро же в его голосе убавилось мягкости!

Не желая продолжать бессмысленный разговор, плотнее закутываюсь в одеяло. Когда-то я любила брать подушку мужа и, прижавшись к ней, ловить его запах. А сейчас отдала бы что угодно, только бы переночевать в детской. Или хотя бы гостиной.

Время тянется медленно. Мне не хочется спать, в глаза будто песка насыпали. Османов тоже бодрствует. Тихо лежит рядом и, какое счастье! — не пытается лапать. Но я не знаю, насколько хватит его терпения… Однажды с меня потребуют супружеский долг, и далеко не факт, что нежно.

К горлу подкатывает тошнота. Не могу об этом думать. Но и не думать тоже. Опять штормит. В темноте все чувства обострены и нервы как оголенный провод. За что со мной так? Разве я была плохой женой? Отказывала в чем-то? Не удовлетворяла в постели? Или просто надоела?

От раздирающей на части боли скреплю зубами. А за спиной слышится шорох:

— Ясмина… — тихо вздыхает Арсен. — Знаю, тебе сейчас больно…

Больно⁈ О, это настолько слабо сказано, что даже смешно. Но Арсен будто не слышит моего злого смешка.

— … Я очень виноват перед тобой, — продолжает тихо. — Перед нашей семьей. Прости меня… Я готов сделать все, что захочешь.

Содрогаюсь, зажимая между зубов уголок подушки. Этот вкрадчивый и полный сожаления голос — он дороже любых украшений! Как бы я ни хотела, но нельзя перестать чувствовать за несколько дней. Можно злиться, тонуть в обиде и даже ненависти, но эта проклятая любовь… О-о-о, как же я хочу просто перестать ее чувствовать!

Арсен подвигается ближе. Обнимает меня, нежно трется щекой. Как хищник, напавший на след жертвы, он чувствует мое смятение. Неуверенность… И пробирающее до нутра желание поверить ему снова.

— Я тебя так люблю, Ясмина, — гладит по щеке. — Ты — самая прекрасная женщина на свете. Нежная, чувственная…. Моя единственная…

Щелк — и одно слово с треском рушит флер очарования. Дергаюсь в сторону и чуть не слетаю с кровати. Кое-как развернувшись, сталкиваюсь нос к носу с Османовым.

— Единственная? — шиплю, скидывая с себя его руку. — А та шваль кто? Запасная?

Даже в темноте вижу, как мрачнеет Османов. Ну еще бы! Рыбка сорвалась с крючка, а он ведь старался! Дифирамбы тут пел, на комплименты расщедрился.

— Ты права, она — шваль, — отвечает вроде спокойно, но я чувствую его злость. — Это была ошибка. Один долбанный раз, когда я был слишком пьян, чтобы соображать.

— Ух ты! А выглядел вполне нормально…

— Я был пьян, Ясмина! И действительно хочу извиниться. Сделать что-то правильное.

— Тогда дай мне развод!

— Да чтоб тебя! — бьет кулаком в спинку кровати.

А я все-таки оказываюсь на полу. Вскочив на ноги, отбегаю к противоположной стене, но меня это не спасает от короткого:

— Вернись в постель.

Комкаю на груди ворот халата. Мне страшно, и холодно, и снова хочется реветь во все горло, но получается смех.

— А как же «сделать что-то правильное»? Правильное для кого? Для тебя?

— Ясмина!

— Развода ты не дашь, ночевать там, где мне хочется, не разрешаешь, а что тогда «правильное»? С щенячьим восторгом принимать от тебя очередную цацку? Молча глотать таблетки и запихивать в себя свечи? Делать вид, что ничего не случилось, и ждать, пока ты очередной раз будешь «пьян»?

Арсен тоже оказывается на ногах.

В темноте его лицо кажется особенно страшным — с провалами глаз и некрасиво оскаленным ртом. Вжимаюсь в стенку так, что кости хрустят, и проклинаю свой болтливый язык. Меня сейчас просто заткнут кулаком и…

Черная тень рывком кидается в сторону, а потом слышится хлопок двери.

Ушел.

Силы разом исчезают, и я буквально стекаю на ковер. Трясет до ужаса. Успокоительного бы, но я боюсь даже подойти к двери. Проходит одна мучительная минута, другая… Десять. А потом я вижу блеск фар, мазнувший по окну. Османов уехал.

Отскребаю себя от пола и доползаю до кровати.

Озноб набирает обороты, кутаюсь в одеяло и, не выдержав, все-таки хватаю подушку мужа. И реву… реву как дура. Потому что сама только что выгнала. Но и не выгнать не могла.

* * *

Арсен

— Оплата как договаривались. Пошла вон! — отпихиваю девку, и та хромает к двери.

На молочно-белой коже ссадины, лицо в потеках туши, а маникюр наверняка испорчен — так сильно девка хваталась за простыни, пока я драл ее как последнюю суку… Но претензий ноль. Я заказываю только тех, которые согласны терпеть.

Обычно это помогало. А сегодня злость все так же кипит под горлом. Швыряю в стену недопитую бутылку виски. Осколки летят во все стороны, девка мгновенно исчезает, не потрудившись забрать платье.

Гляжу на вызывающе-алую тряпку и чувствую себя животным.